Катрин Панколь - Новое платье Леони

Ширли пожала плечами.

– Какая ты порой душная, Бекка, – пробормотала она, не оборачиваясь.

Ей хотелось посидеть, глядя на кирпичи стены напротив, на зеленую листву деревьев, на входящих и выходящих мамаш с колясками.

Баббл присел рядом с ней на ступеньки.

– Ты слышал, что она мне сказала?

– Ну слышал…

– Она нервирует меня своими нотациями! В ее возрасте легко морализировать!

– Ты и правда устала?

– Да. Эмоции, знаешь ли, утомляют. А бека ничего не понимает.

– Нет, – сказал Баббл. – Она понимает другое.

– Ты хочешь сказать, что я неправа?

– Нет, просто вы обе правы.

– Не хочешь ввязываться?

– Само собой, мне же хочется здесь остаться.

Он улыбнулся. Его глаза светились лукавством. Худенькое личико светилось, оживившись, и когда он улыбнулся, между двумя бледными шрамами появилась милая ямочка.

Ширли моргнула, посмотрев на солнце.

– Ну теперь ты выздоровела?

– Выздоровела?

– Ну да… от сладостной болезни.

– От любовной болезни?

– Ты не помнишь, мы в прошлый раз об этом говорили с тобой. Так ты излечилась?

– Пришло ниоткуда, ушло в никуда.

– Вот как?

– На концерте моего сына в Нью-Йорке. В зал я зашла еще влюбленной. Больной, измученной, влюбленной, все вместе. Мой сын заиграл и… I fell out love. Только не проси, чтобы я тебе объяснила.

– Ну, хотя бы есть на что надеяться, – иронично заметил он.

– Ты мне не веришь?

– Не знаю.

– Для меня это сработало. Но не уверена, что мой рецепт подходит для всех остальных.

– Мы разные…

– Это уж точно, – сказала Ширли.

– Но у нас есть одно общее!

– Какое же?

– Мы оба любим мужчин!

Ширли расхохоталась, схватила его за руку и привалилась к нему – ей еще очень нужно было участие, чтобы выздороветь от этой изматывающей любви, которая ушла, оставив в душе зияющую пустоту.

– Вот что мне не нравится в любви, так это пыл… – добавила она, проводя пальцем по его лбу.

– Что?

– Пыл. Когда мужчина слишком тебя любит… Когда все тебе отдает, не видит ничего, кроме тебя… Мне сразу хочется сбежать. Я задыхаюсь в такой атмосфере, мне неприятно.

– Прямо до такой степени?

– Я не люблю, когда меня любят.

– Может, это потому, что ты сама не любишь себя? – сказал Баббл, который изо всех сил пытался ее понять.

– Я думаю, я вообще никого не люблю.

– Ерунда!

– Да, да. Какую-то штуку зажало еще при рождении. И она не выросла.

– Но тебе же нравится делать что-то для людей. Ты много даешь другим.

– Нет. Я делаю это для собственного удовольствия.

– Ааа… Я как-то все иначе себе представлял.

Ширли подняла на него удивленный взгляд.

– Почему я говорю тебе все это, Баббл?

– Потому, что я идеальный посторонний. Ты можешь довериться мне и дальше жить так, словно ничего не говорила. Я ведь не существую.

Несколько секунд спустя Баббл вдруг спохватился и сказал:

– Ой, я забыл! У меня для тебя сообщение…

– Ты хочешь сказать, что вышел ко мне не просто пофилософствовать и погреться на солнышке?

Он улыбнулся и вновь показалась ямочка на щеке.

– Ох, Баббл! Когда ты улыбаешься, ты такой очаровательный! Жалко, что ты не любишь женщин… Мы были бы с тобой счастливы.

– Пара инвалидов. Мы бы не бегали марафоны, это точно!

– Бегать не так уж полезно на самом деле. Вполне можно быть счастливым в неподвижности.

Он печально кивнул головой. Задумался. Приобнял Ширли, притянул к себе.

Ширли склонилась на его плечо. Закрыла глаза. И потом вспомнила.

– О! Ты же хотел мне что-то передать!

– А, ну да!

Он снял руку, и на лице его появилось выражение вестника, несущего послание.

– Твой сын звонил в офис. Потому что твой мобильный не отвечал.

– Я забыла его на кухне.

– Он в Лондоне. Ждет тебя в баре «Клэридж». Сегодня вечером ровно в семь часов вечера.

– Мой сын в Лондоне! Йес! – завопила Ширли, вскакивая на ноги.

Она прыгала от неистовой радости, бурно вскипающей в душе.

– Вот видишь… Усталости твоей как не бывало. Это подозрительно. Это означает, что ты не на самом деле устала, а просто тебе тяжело на сердце. Ты грустишь, потому что нет ни одного человека, которого бы ты любила. Ты ужасно сентиментальна, Ширли. Ты делаешь вид, что ты могучая воительница, но…

– Хватит, Баббл, хватит! – сказала Ширли, смеясь. Ты бы видел свою физиономию, когда ты это говоришь! Такой грустный старичок-мудрец.

– Я грустный старичок-мудрец, и слова мои подобны золоту.

Ровно в семь часов вечера Ширли вошла в бар «Клэридж».

Она принарядилась в честь приезда сына, а также чтобы отдать должное элегантному стилю самого бара. Надела платье, высокие каблуки. Немного подушила ямку между ключицами и запястья. Едва не шаталась под тяжестью ожерелий на шее. В «Клэридж» не одеваются так, как выходят в магазин за углом. Нужно соблюдать дресс-код.

Ширли поискала Гэри глазами, но нигде не заметила. Мимо нее прошло семейство американцев, изучая программу на завтрашний день. Родители шикали на детей, чтобы те говорили потише. А дети теребили галстуки, которые их заставили надеть по этому случаю. Они вынуждены были подчиниться правилам отеля: «No short, no ripped jeans, no baseball cap, no flip-flops» [35].

Она уселась на красный табурет бара, чтобы видеть вход и не пропустить Гэри. Осмотрела каждый высокий силуэт в баре. «Какая ирония судьбы, – подумала она, – он назначает мне свидание там, где я оставляла его, когда он был маленький».

Гэри вошел, и она сразу отметила, что глаза у него грустные, вид – огорченный, какой-то растерянный. Сердце у нее сжалось.

– Какая прекрасная идея – повидаться с мамой! – сказала она с несколько наигранной веселостью в голосе.

– Мне вдруг захотелось поехать в Лондон. Английское лето, что может быть лучше!

– И потом, тебя слегка достали французы, – догадалась она.

– Ну можно и так сказать, – грустно улыбнулся он.

Они заказали два сухих мартини для затравки и уселись в отдалении от всех возле очага.

– Какая прекрасная идея, очаг в июле месяце! – воскликнул Гэри.

– Потому они и ставят туда цветы. Чтобы мы наслаждались хоть бы не теплом, так ароматом!

Если они уже начали говорить о погоде и о смене времен года, дальше задана тема обмена банальностями. А между тем Ширли явно замечала, что сын ее в смятении. Он не сидел прямо, а как-то клонился. Клал ногу на ногу, снимал, клал другую, снимал – словно ему хотелось что-то сказать, но он не решался.

Она уважала моменты тишины, передышки, которые он нет-нет да устраивал посреди разговора. Поэтому она не торопила его с ответом. Окунала губы в горьковатую терпкость мартини, молчала.

– Думаю, я поеду в Шотландию… – начал Гэри, аккуратно выбирая слова.

– Посмотреть на свой замок? – спросила Ширли.