Рейнбоу Рауэлл - Верность

Миниатюрная Эмили болталась тут же. Линкольн хорошо понимал, что она за ним наблюдает, но старался не попадаться ей на глаза. Не хотелось предавать Бет.

«А то на „Сплэш маунтинс“ не покатаешься», – подумал он.

Назавтра он весь день просидел с матерью, жевал имбирное печенье и смотрел по общественному телевидению старые фильмы с Джимми Дуранте.

Когда Линкольн спустился утром, мать уже говорила с кем-то по телефону о масле.

– Пффф… – говорила она, – ну это же настоящая еда. От настоящей еды тебе никакого вреда не будет. Вот другое все – это да, это нас убивает. Красители, пестициды, консерванты, маргарин!

Мать питала особенное отвращение к маргарину. Если в семье было принято класть в масленку маргарин, для нее это было неприемлемо, как невоспитанное домашнее животное. Она говорила: если маргарин – это так хорошо, почему же тогда Господь не дал его нам? Почему не привел израильтян в страну маргарина и меда? Вот японцы маргарин не едят! И скандинавы не едят.

– У меня родители были как кони, – говорила она невидимому собеседнику, – а сливки самые жирные пили, и ничего!

Линкольн взял последнее печенье и вышел. На Рождество Ив подарила матери DVD-плеер, и он обещал его настроить. Он уже подумал было, что все в порядке – раньше у них таких плееров не было, – и тут в комнату вошла мать.

– Ну… – сказала она, медленно опускаясь на диван.

– Что? – спросил Линкольн. Можно не сомневаться: она хотела, чтобы он спросил.

– Ну… Сейчас я говорила с женщиной по имени Дорис.

Линкольн быстро поднял глаза. Мать смотрела так, точно уличала его в тягчайшем преступлении. Как будто было ясно: он делал это подсвечником, в консерватории, и при ней тот самый подсвечник-улика.

– Она со мной как со старой знакомой говорила, – сказала мать. – Все «спасибо» да «спасибо».

Линкольн чувствовал, как у него вытягивается лицо. С чего бы это Дорис стала названивать ему домой?

– Сейчас объясню, – начал он.

– Дорис уже объяснила, – ответила мать. Он все не мог понять, сердится она или нет. – Сказала, что почти каждый вечер ты угощаешь ее своим ужином.

– Ну да, – осторожно признался Линкольн, – так и есть…

– Я знаю, что так и есть. Она все меню моей кухни за прошлый месяц знает. Просила рецепт бабушкиных булочек с лососем.

– Извини, не смог удержаться, – ответил Линкольн. – Видела бы ты, что она с собой приносит: индейку и ломоть хлеба, всегда одно и то же, – а ты мне такие пиры закатываешь. Неудобно как-то жевать прямо у нее под носом.

– Делись, ничего страшного, – пожала плечами мать. – Не понимаю только, почему ты мне не сказал, что так делаешь – угощаешь моей едой… ну, скажем так, незнакомую женщину. – Она прищурила глаза и посмотрела на сына. – А я-то голову ломаю, как же так: столько ешь и все равно худеешь. Уж подумала: ты стероиды принимаешь.

– Не принимаю я никаких стероидов, мам! – расхохотался Линкольн.

Вслед за ним расхохоталась и она.

– И больше ничего? – спросила мать, отсмеявшись.

– В смысле?

– Ну, просто жалко, и все?

– Ну… – протянул Линкольн. Как было рассказать матери, что обедал он с Дорис только затем, чтобы повысить шанс встречи с девушкой, которой еще и в глаза не видел. – Ну… мы дружим. Дорис такая смешная. И не всегда нарочно…

Мать глубоко вздохнула, как будто сосредоточивалась.

– Нет, мам, нет… – У Линкольна дрогнул голос. – Это совсем не то. Совсем даже. Мама… Ну…

Мать поднесла руку ко лбу и выдохнула.

– Почему ты всегда ждешь, что я сморожу какую-нибудь глупость? – спросил он.

– А чего я должна ждать? Ты каждый вечер обедаешь с одной и той же женщиной. У меня, знаешь, таких подруг хватает – резвятся себе с молодыми!

– Мама!

– Ты уверен, что Дорис тебя правильно понимает?

– Да! – теперь настала его очередь хвататься за голову.

– Ты жадным никогда не был, – сказала она, кладя руку ему на голову. – Помнишь, как отдал свои игрушки сборщикам из Армии спасения?

Еще бы ему не помнить… Снэглтус, Люк Скайуокер, Пилот… Такой у него случился порыв. В тот вечер Линкольн рыдал, пока не заснул, – до него дошел размер убытков.

Мать откинула ему волосы со лба набок и ненадолго задержала их в руке.

– Вафли будешь? – вдруг спросила она, поднимаясь. – Я уже тесто сделала. Да, и баранину не доедай, пожалуйста. Я Дорис обещала, что ты принесешь.

– Так чего она звонила? – спросил он. – Насчет спасибо сказать?

– Да нет, – громко сказала мать из кухни, – насчет тебя. Она переезжает. Кстати, ты знаешь, что она переезжает? Сказала, что когда грузчики грузили мебель, то швыряли ее, как горилла чемоданы в рекламе «Самсонайта». Бабушкин буфет она им не доверила, и ничего удивительного. Я предложила прислать тебя – ты молодой, сильный, – но она ответила, что дело не срочное. Тебе к вафлям чего – взбитых сливок или кленового сиропа? А может, и того и другого? У нас есть.

– И того и другого, – ответил Линкольн.

Он пошел к ней в кухню с улыбкой, но в смятении. Даже когда они с матерью оказывались на одной волне, у Линкольна всегда было чувство, что он отстает.

На той неделе все засиживались допоздна – даже те, кто напрямую не работал с кодами. Грег весь извелся от волнения. Он не сомневался, что детишки из международной бригады его дурят. Грег сказал Линкольну, что врач прописал ему антидепрессант паксил. Линкольн зорко следил за своими подопечными – не боится ли кто, не увиливает ли. Но они спокойно сидели в своем углу, глазели в мониторы со сплошными цифрами, спокойно нажимали клавиши и потягивали «Маунтин дью».

С этими заботами, с рабочей суетой Линкольну было не до папки WebFence и не до комнаты новостей. До четверга он даже ни разу не пообедал по-настоящему – пошел обратный отсчет, оставалось двадцать семь часов. Дорис с радостью поздоровалась с ним и обрадовалась еще сильнее, завидев шоколадный торт.

– А мама тебе про мой буфет сказала? Ты не против, точно?

– Ну конечно не против, – ответил Линкольн, разворачивая торт. – Скажите только, когда прийти.

– Твоя мама мне точно так же ответила. Слушай, ну и женщина! Прямо мотор, а уж готовит как! И наверное, очень хорошенькая. И чего снова замуж не вышла?

– Точно не знаю, – ответил он.

Линкольн не мог представить мать замужней, хотя и знал, что недолго она была женой отца Ив. Он видел ее свадебную фотографию. Она, невеста, в кружевном мини-платье, с подобранными вверх светлыми волосами. Линкольн не мог представить себе даже, как его мать может пойти на свидание. Ив рассказывала, что до его рождения было не так. Она вспоминала и мужчин, и вечеринки, и незнакомых дядей за завтраком.

– Когда Пол умер, я несколько лет и подумать не могла, чтобы к кому-нибудь на свидание бегать, – сказала Дорис. – А потом поняла: я еще, может, лет сорок проживу. Дольше, чем мы с Полом жили. Вряд ли он хотел бы, чтобы я сорок лет одна мыкалась. Да не то что «вряд ли» – точно не хотел бы.