Барбара Пим - Почти ангелы

– Ума не приложу, что там творится у мистера Лидгейта, – сказала Рода, спотыкаясь в потемках на лужайке. – Они жгут бумаги на костре и вокруг него танцуют. Так… – она помедлила, подыскивая слово, – …неуместно, – выдавила она наконец. – У нас такого обычно не происходит, верно?

– Давно пора! – весело откликнулся мистер Лоувелл. – Давайте, последнюю! Кто подожжет? Рой? Питер?

Мальчики попятились.

– Ну и ладно, тогда, наверное, придется самому. Смотрите все!

Послышались возгласы радости, ужаса и облегчения, когда последняя ракета со свистом улетела в небо, где распалась дождем золотых и серебряных звезд.

Мистер Лоувелл пригласил соседок в дом подзаправиться, и они пили какао и ели сандвичи в холодной полупустой гостиной с обшарпанной скандинавской мебелью. Поскольку на единственном мягком стуле сидел пес, им пришлось пристроиться у камина на корточках, и вскоре все разошлись, так как миссис Лоувелл надо было уложить детей, а мистеру Лоувеллу – вывести Снежка на вечернюю прогулку.

– Смотри, там тоже расходятся, – с жгучим интересом сказала Рода, поскольку в палисаднике перед домом мистера Лидгейта слышались голоса.

Когда они подошли чуть ближе, стало возможно разглядеть на крыльце мисс Кловис и мисс Лидгейт. Кэтрин скрывалась в тени у лавров, и когда остальные отбыли, подошла поговорить с Дейдре.

– Какие вести от Тома? – спросила она.

– О, я только что ему написала. Так трудно понять, как у него там на самом деле. Кажется, он занят, – с сомнением добавила девушка.

– Знаю я эти письма! – улыбнулась Кэтрин. – Так ужасно занят такими великими вещами! Но милый Том, мы же не хотим, чтобы он менялся, верно?

Дейдре не слишком понравилось «мы», но ей оставалось только согласиться.

– И не забудь, что поздравления к Рождеству надо посылать заранее, – посоветовала Кэтрин. – Чуть ли не сейчас, кажется.

– Да, знаю, – суховато ответила Дейдре.

– Том всегда посылает разные смешные открытки со сценками из африканской жизни, но от них только кажется, что он еще дальше, и они неизменно приходят за много недель до Рождества.

Кэтрин не знала, да и откуда бы, что Тому не суждено послать открытки на Рождество. Он не сумеет этого сделать, так как будет лежать мертвый – случайно застреленный в политических беспорядках, в которые ввязался скорее из любопытства, чем из страстных убеждений.

У перегруженного работой молодого колониального чиновника, в чьем ведении находилось происходящее, и так забот был полон рот, а потому он не мог беспокоиться еще и о том, как обеспечить защиту антропологам, лезущим не в свое дело. Но ему нравился Том Моллоу (они часто выпивали вместе по вечерам), и именно он нашел рождественские открытки, уже со штампами и готовые к отправке, на столе в хижине Тома. Их он выбросил, сочтя, что теперь они только расстроят его друзей. На столе рядом с ними лежало еще и неоконченное письмо – явно девушке, и чиновник не знал, что с ним делать. Он вспомнил, что Моллоу однажды достал фотографию девушки на скамейке в саду, а у ее ног лежали две собаки – золотые ретриверы, решил он. Но потом, собирая бумаги погибшего, он наткнулся на письма от двух разных девушек. Так которая же с собаками? Она была подружкой Тома или просто фотографии той, другой девушки у него не имелось? Впрочем, это не его дело, и вообще лучше не встревать и избегать осложнений. Поэтому чиновник приложил письмо к заметкам о родстве и землепользовании и все вместе переслал семье Моллоу в Англию.

Марк и Дигби услышали новость от профессора Фэрфекса, который, возможно, из-за нервозности говорил игриво, точно Тома поймали на какой-то ребяческой проказе.

– Антропологи в экспедиции обычно не умирают, – заметил Марк. – Стоит ли удивляться, что Фэрфекс не справился. В следующий раз, когда такое случится, у него, возможно, лучше получится.

Они разговаривали в присущей им манере, поскольку не знали, как иначе выразить свои чувства, да и вообще, каковы эти чувства сейчас. Дигби первым делом подумал о Дейдре и о том, как на ней отразится смерть Тома, Марк – о внезапно освободившемся гранте на экспедицию и о том, кто этот грант скорее всего получит.

– Деньги-то с ним не умерли, – разумно указал он. – Очевидно, их отдадут кому-то другому. Почему не тебе?

– Почему именно мне?

– Мне самому они, вероятно, не понадобятся. Я собирался как-нибудь тебе сказать, что, наверное, брошу антропологию, – протараторил Марк. – Отец Сьюзен поговаривает о том, чтобы предложить мне пост в своей фирме.

– Ну, возможно, ты более нас всех пригоден носить котелок и зонтик-трость, – откликнулся Дигби.

Говорил он легкомысленно, но про себя был потрясен, что Марк способен вот так дезертировать, бросив их жизнь борьбы и бедности ради перспективы довольства и роскоши. Точно монах оставил свой монастырь ради мирских благ.

– А как же Кэтрин? – спросил он вдруг. – Ей кто-нибудь рассказал? Возможно, следует попробовать ее утешить.

Про утешение Дейдре он умолчал, чувствуя, что в присутствии Марка там нет необходимости.

Они приехали к ней в середине дня. Кэтрин открыла дверь – волосы встрепаны, никакого макияжа – и предложила им пива из квартовой бутыли, которую открыли, но не закупорили снова. Пиво выдохлось и скисло. На столе стояли чайник и чашка, в машинку был заправлен лист бумаги. Марк изогнулся прочесть, что она пишет: похоже, это была статья о том, как устроить «недорогую» вечеринку с коктейлями.

– Да, дорогой, «недорогую» или, говоря честь по чести, дешевую, – чересчур оживленно затараторила Кэтрин. – Не покупайте лучший французский вермут и не забывайте постоянно докладывать гостям лед, так чтобы по мере того, как идет время, люди все больше пили бы подкрашенную воду со льдом и сами того не замечали бы! А если что-то заподозрят, то они противные люди и вообще не из тех, кого хочется к себе приглашать. Писать – такое утешение, верно, так всегда говорят… Очень даже позволяет отвлечься. Мне же иногда кажется, что, наоборот, позволяет больше уйти в себя, и, по сути, это самое худшее.

– Кэтти, дорогая, нам так жаль, – беспомощно начал Дигби. – Мы приехали узнать, нельзя ли…

– Спасибо, мои хорошие, но что тут можно поделать? Так благородно правда умереть, сражаясь за свободу угнетенных против тирании британского правления? Теперь вы понимаете, что на самом деле все было оправданно? Разрыв с воспитанием, большим домом, частной школой… В последний раз он вернулся от них совсем расстроенный… Он думал, что неправильно поступил, бросив все это.

– Но было-то все не так, да? – несколько раздраженно спросил Марк. – Он же с теми людьми сошелся по чистой случайности. Сомневаюсь, что он намеревался перейти в оппозицию к кому-либо или к чему-либо, он просто там очутился, как мог бы на его месте любой другой антрополог.