Марк Хелприн - Солдат великой войны

Лучана спала в своей постели, когда Алессандро прошел через калитку и побежал к Вилле Сциарре. Если бы карабинеры наткнулись на него в столь поздний час, попросили бы показать документы. Ворота Виллы Сциарре он обнаружил запертыми. Перелез через них, спрыгнул, двинулся вперед в темноте: лишь скрип гравия под ногами, журчание ручейков и фонтанов служили ориентирами. И хотя он ничего не видел, быстро продвигался вперед: все органы чувств помогали ему в этом.

— Хорошо, — кивнул Де Рос, когда Алессандро вошел в палату отца. Молодой врач, подошедший только что, встряхивал градусник. — Помогите мне повернуть вашего отца лицом к вам.

Алессандро увидел, что отец очнулся.

Адвокат Джулиани, дезориентированный, но в здравом уме, кивнул и попытался повернуться. Не получилось. Алессандро обнял его и повернул. Держал крепко, словно они находились на краю пропасти, хотя на самом деле отца повернули на бок лишь для того, чтобы доктор мог вставить градусник в прямую кишку.

— Видишь, Алессандро, к чему все пришло? — спросил адвокат Джулиани, его глаза остекленели.

— Папа, прости меня, — ответил Алессандро.

— За что? — Голова отца лежала на плече Алессандро, и он с силой прижимал его к себе. — Потому что ты молодой, а я старый?

— Да.

— За это я прощать тебя не хочу. — Отец выдохнул, потому что доктор вытащил термометр, откинулся на спину и взглянул на сына. — В этом мое спасение.

— У вас повышенная температура, — громко сказал Де Рос в правое ухо адвоката Джулиани, — из-за воспаления сердечной мышцы. Слабость вашего сердца позволяет воспалению нарастать, еще сильнее ослабляя сердце, и так далее. Если удастся стабилизировать состояние сердца, мы сможем обратить процесс вспять.

— Хорошо, — ответил отец, словно тот ничего не понимал, словно доктор был дураком, не знающим, что ждет впереди.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил Алессандро, подхватив серьезный тон Де Роса.

Во взгляде отца подозрительность смешивалась с удивлением.

— Не то чтобы хорошо, — слабым голосом признался он.

— У вас что-нибудь болит? — спросил Де Рос.

— Нет.

— Вы боитесь?

— Нет.

— Хорошо. Отдыхайте, синьор. Если пойдете на поправку, выйдите отсюда без посторонней помощи.

— Если пойду на поправку, — как эхо повторил адвокат Джулиани тем же самым голосом, каким просил обратить внимание на туманный параграф контракта.

Де Рос отвел Алессандро в сторону, и они заговорили в деловой манере людей, перед которыми стоит задача контролировать события, которые они не до конца понимают, а потому не могут знать, что они неконтролируемы. Адвокат Джулиани это понимал, за жизнь не меньше десятка раз столкнувшись с подобной ситуацией. Он не ставил им в вину их усилия. Наоборот, его пленяла надежда, которая так легко захватила и их. Он знал: чтобы прокладывать маршрут в кромешной тьме, чтобы смотреть в лицо неведомому, чтобы находить правильное решение, не зная, что делать, они — даже доктор — должны изображать уверенность. Видя, как Алессандро пытается добиться невозможного, он понимал, что сыном движет любовь. Алессандро знал, хотя и не хотел знать, что скоро они расстанутся навсегда. На это указывала сама манера разговора Алессандро с врачом. Для адвоката Джулиани не составляло тайны, почему сыну пришлось идти на такое: когда-то давным-давно от него самого обстоятельства потребовали того же.

Алессандро не пошел к Орфео домой, потому что этот бедный человек, снедаемый честолюбием, мог ненавидеть свой дом, как ненавидел многое другое, давившее на него. Вместо этого он направился в напоминающее дворец здание военного министерства, где Орфео сидел на возвышении, контролируя работу сотен писцов, машинисток и ставящих печати клерков, которые не покладая рук множили документы, подпитывающие войну.

Орфео, склонившись над огромным столом, что-то писал на развернутом листе пергамента, прижатого по всем четырем углам тяжелыми королевскими печатями. Ноги его не доставали до пола, одет он был как денди, и с первого взгляда могло показаться, что он не просто переписывает текст, а сочиняет его, потому что странное лицо Орфео пребывало в непрерывном движении, указывающем на муки творчества, он мурлыкал себе под нос какую-то мелодию, ритмом соответствующую его прозе.

Минутой позже уже в его личном кабинете, где одну стену занимали массивные дверцы сейфового хранилища, а другую — окно, через которое он то и дело поглядывал на подчиненных, Орфео безумным шепотом проговорил:

— Естественно, писцы всегда правят тексты своих хозяев, добавляют запятую там, дефис здесь. Ну и орфографию, об этом и говорить не стоит. Если тебе предложено написать слово «переосведетильствовать», хотя надо — «переосвидетельствовать», или «анус» вместо «аниса», а такое иногда случается, что еще остается делать, не оставлять же как есть?

Его голос уже звучал громче, и Алессандро понял, что к концу разговора Орфео будет рвать и метать.

— А теперь прибавь деепричастия, неправильно использованные предлоги, и пошло-поехало. Мы это исправляем. Должны. И презираем наших хозяев, если они не сильны в грамматике. Ах, именно здесь и происходит великий скачок! Я тебе скажу. Это случается, когда благословенный вливает в тело писца достаточно сока, который течет по белым, как кость, долинам луны… — Орфео внезапно подпрыгнул, словно в него воткнули булавку. — И Марса! — извиняющимся тоном добавил он.

— Что?

— Да, великий скачок — дар святого благодатного сока от благословенного.

— Я не понимаю, Орфео.

— Это означает, что я пишу, как считаю нужным!

— Ты пишешь?

— Да. Вчера, к примеру, батальон бельсальеров [57] Берсальеры (Bersaglieri, от berságlio — мишень) — стрелки в итальянской армии, особый род войск, элитные высокомобильные пехотные части. собирались перебросить в новый сектор на реке Изонцо, но я отправил их в лагерь в долину реки По, забрал пулеметы и выписал им кучу говядины.

— Почему?

— Потому что, — со всей серьезностью ответил Орфео, — когда наступит конец света, плащ благословенного прикроет долину реки По.

— Господи, Орфео, — выдохнул Алессандро.

— Это еще ерунда! Думаешь, сам король избежал моей движимой соком редактуры? Ни единое из его слов, которые проходят через меня, не остается без изменений: разумеется, я все делаю тонко, но мне необходимо оставить свой след в истории, поэтому я все разбираю на части, а потом складываю воедино.

— Все революционеры так думают, Орфео, — возразил Алессандро, — но у них никогда не получается хорошо сложить то, что они успели разобрать.

— Я не революционер, — покачал головой Орфео. — Я проводник, резервуар, кран, из которого льется благодатный сок из белых, как кость, долин луны. Сок этот позволяет птицам летать. Благодаря ему трели исторгаются из их сердец, как струи — из фонтана.