Марк Хелприн - Солдат великой войны

Не всех ждала семья. Алессандро вот не ждала. И ему не приходилось тревожиться из-за того, что необходимо отбить телеграмму домой. Он вполне мог по пути заглянуть в Португалию или Японию, а то и не вернуться вовсе. Никто бы в Риме его не хватился. Где бы ни была сейчас Лучана, ей наверняка сообщили, что он погиб.

Глядя на луну, плывущую над горами, Алессандро вдруг осознал, что сейчас по всей Европе домой возвращаются те, кто считался без вести пропавшим или ошибочно внесенным в списки погибших, кто просто исчез, попал в плен, кого оставили умирать на поле боя. После всех этих неожиданных воссоединений даже семьи, где действительно погиб отец или сын, могли льстить себя надеждой, вот только с годами ей предстояло смениться разочарованием.

Сто тысяч чудес затаились в ожидании, миллионам трагедий предстояло счастливо разрешиться. Не без горечи Алессандро думал о мужьях, которые неожиданно возвращались к женам, и об отцах, которые могли застать деток врасплох играющими во дворе, но когда он увидел, как застывают дети, а потом бегут в объятия отцов, горечь прошла. Чем яснее он представлял себе сцены возвращения, ожидаемые или неожиданные, тем больше желал всех благ тем, кому так повезло, и тем сильнее любил вернувшихся с войны и их детей.

Привалившись к куче соломы и завернувшись в два купленных одеяла, Алессандро держал наготове пистолет калибра девять миллиметров, который взял у часового, на случай, если кто-то из ехавших в вагоне людей недолюбливает итальянцев или позарится на его вещи. Он пытался придумать, что сказать пограничникам. В хаосе поражения контроль на границе между Германией и Австрией не ослаб, каждая сторона ревностно охраняла то, что у нее еще оставалось.

Длинный поезд отправился в путь из России, по путям другой ширины, так что на границе пришлось менять колесные пары, и в нем ехало столько людей без документов, что Алессандро надеялся проскочить. Если бы он мог письменно ответить на их вопросы, они бы решили, что он немец. Многие немцы, служившие в австрийской армии, покинули ее самовольно, когда окончание войны усилило их тоску по дому, но Алессандро не мог показать ни свежую рану на шее, ни розовый шрам, объясняющий отсутствие голоса. Будь у кого-нибудь спиртное, он бы изобразил пьяного, но напиться от картофельного супа не представлялось возможным. Не мог он притвориться и слабоумным, потому что тогда не смог бы объяснить наличие пистолета, достаточно крупной суммы и формы офицера императорской армии. Да и сам пистолет был проблемой: если б он его где-то спрятал, то больше мог и не найти, а без пистолета обойтись было никак невозможно.

Стоял мороз, он очень устал, поезд шел слишком быстро, чтобы он мог спрыгнуть. Алессандро понимал, что его могут арестовать и расстрелять как шпиона, если на границе не отучились от военных привычек, а судя по тому, что он видел, война еще не отошла в прошлое. В отсутствие хоть одного из официальных документов Орфео, заверенного восковой печатью размером с десертную тарелку, кто мог знать, чем все обернется?

После нескольких лет войны граница и пограничники не казались непреодолимым препятствием, но он не мог покинуть поезд и слишком устал, чтобы придумать способ спастись, поэтому вовсе перестал думать и заснул.

Когда проснулся, поезд стоял в холодном зимнем свете, который просачивается сквозь горы на заре. И хотя открытая дверь смотрела на встающее солнце, воздух в вагоне оставался ледяным.

Мимо проплыли верхушки винтовочных стволов, Алессандро услышал скрип шагов по снегу, но в вагон никто не заглянул. До него донеслись приглушенные голоса пограничников. На заре они всегда бодрствовали и казались более шустрыми, чем пассажиры, но на самом деле были еще более уставшими.

Вагон Алессандро вообще не досматривали. В соседнем убили человека. Кто-то воткнул ему в сердце штык, позарившись на его шерстяную шапку. И теперь предстояло вытаскивать тело.

Потом два пограничника с привычной легкостью запрыгнули в вагон Алессандро. Сверху вниз посмотрели на лежащих на соломе солдат. На лицах читалась жестокость, свойственная пограничникам, но и недоумение: как же они, такие бравые, проиграли войну? Один потребовал документы, но вскоре махнул рукой, когда обтрепанный солдат замешкался, развязывая рюкзак. Второй спросил, не слышали ли они каких-то звуков из соседнего вагона. Ответом ему было молчание да шипение работающего вхолостую парового двигателя. Он стал последовательно всматриваться в лица, но к тому моменту, когда его взгляд добрался до Алессандро, он уже просто скользил по ним. Лицо Алессандро, похоже, никаких вопросов не вызвало. А кроме того, на заре, да еще в мороз у кого могло возникнуть желание приближаться к военнопленным, кишащим вшами и блохами, и обычным солдатам, возвращающимися с востока?

Он спрыгнул вниз, второй пограничник последовал за ним. Через минуту-другую еще двое пограничников подошли к вагону Алессандро и уже собрались залезть в него, но их кто-то позвал, и они передумали.

Скоро поезд тронулся, солнце поднималось все выше, и Алессандро заснул. Одеяла согрели его, вагон продувало свежим воздухом, и во второй половине дня они прибывали в Мюнхен. Еще до того, как он заснул, его начала бить дрожь от мысли о том, что ему предстоит сделать в Мюнхене, но ритмичное постукивание колес сначала успокоило его, а потом усыпило.

Мюнхен он воспринимал и как вражеский город, и как город искусства. Прошлой ночью прошел сильный снег, и во второй половине дня сильный ветер, слетевший с синего неба, атаковал пышные сугробы, вздымая белые вихри, превращающиеся в просвечиваемый солнцем туман.

Внимание Алессандро привлек толстый нищий. Он увидел его в ресторане у железнодорожного вокзала. Нищий ходил между столиками и по желанию лепил из хлебного мякиша профили обедающих. С двумя длинными и узкими передними зубами, совсем как у грызуна, он создавал профиль любого, кто давал ему кусок хлеба. Алессандро посмотрел на нищего в тот самый момент, когда тот из куска черного заканчивал портрет женщины с внушительным носом, так выступающим вперед, что, казалось, он шествовал впереди лица. Потом нищий съел это произведение искусства и двинулся к следующему столику. Только в Германии, подумал Алессандро, могут быть толстые нищие.

Он бродил по городу, выбирая не близкие и удобные улицы, а те, что наподобие лондонских дорог исчезают вдали, прямые, как стрела. Устремив взгляд на бульвар, он видел, как с деревьев, атакованных ветром, снег взлетал к небу. Благодаря яркому свету его взгляду открывались десять тысяч сверкающих окон и чуть ли не бесконечное число отражений от изъеденных столетиями камней. Небо, сапфировое над Мюнхеном, становилось белесым над Альпами, где огромные массы снега меняли цветовое восприятие синего.