Марк Хелприн - Солдат великой войны

Окно открыл еще раньше, и луна, теперь холодная и белая, как полагалось зимней луне, светила так ярко, что у него заболели глаза. Впрочем, глаза болели, куда бы он ни смотрел. Стонать он не решался, боясь, что его услышат и отправят в больницу. Поэтому дышал тяжело, но не издавая ни звука. Вместо этого жестикулировал, размахивая руками в воздухе или сжимая кулаки, и обнаружил, что этот язык полностью подходит ему, а может, даже вообще самый лучший. Движение приносило более приятные ощущения, чем крики, пусть даже по скрипу кровати хозяйка могла подумать, что он привел женщину, и утром попыталась бы взять с него плату за двоих.

Что бы ни вызывало недомогания, пищевое отравление, или инфекция, подхваченная от кого-то из постояльцев отеля, или что-то еще, действовало это быстро и безжалостно. Спустя несколько часов луна ушла из комнаты, теперь заливая холодным светом дома на другой стороне канала.

Перспектива умереть в одиночестве на кровати, где одновременно могли спать восемь голландцев, и печалила, и бесила Алессандро. Скачки на лошадях, подъем по отвесным склонам выше облаков, все эти штыки, разрывы снарядов, пулеметные очереди — ничто не смогло его одолеть, а жалкий микроб свалил на кровать в дешевом отеле. Хозяйка найдет его утром, на похороны не придет ни одна душа, и его погребут вдали от родителей, в безымянной могиле, вырытой во влажной и вонючей земле на одном из островов лагуны.

Сил совсем не осталось. Он схватился за рюкзак и уткнулся в него лицом, словно в любимую женщину. Почувствовал кожаную лямку, которая показалась ему теплой и нежной рукой Ариан, посмотрел на лунный свет, падающий на камни по другую сторону канала. Где-то вдали женщина чистым и нежным голосом запела прекрасную арию, под звуки которой Алессандро приготовился встретить смерть.

Кто приходил в музей за полчаса до закрытия и медленно поднимался по ступеням, не глядя на картины? Любой смотритель в любом музее нервничает, когда на вверенной ему территории появляется такой человек, потому что именно такие небритые люди с остекленевшими глазами вытаскивают ножи из-под пиджаков или курток и уничтожают картины, трогающие души людей. Именно они выхватывают молотки, чтобы откалывать носы мраморным мадоннам. Они набрасываются на картины, потому что видят в них десницу Божью, и это их разъяряет, поскольку в них самих ничего такого нет и в помине.

Музейный смотритель, который напоминал французского станционного охранника, хрупкого сложения, с прилизанными черными волосами, слабый здоровьем и много пьющий, следовал за Алессандро по начищенному полу, прихрамывая, с написанным на лице страхом и предчувствием дурного. Чем-то он напоминал пса, не решающегося броситься на незваного гостя.

Алессандро развернулся и в упор уставился на него.

— Вы что, собираетесь ухватить меня за задницу? — рявкнул он.

Смотритель поджал губы, собрался с духом.

— Это музей, — ответил он.

— Я знаю, что это музей, — фыркнул Алессандро.

— Это все, что я хочу сказать.

Алессандро отвернулся и продолжил путь из зала в зал, пока не оказался перед картиной Джорджоне.

— Это «Буря», — пояснил смотритель, держась в непосредственной близости.

— Вижу, — буркнул Алессандро.

— Картина очень красивая, и никто не знает, что она означает.

— И что же, по-твоему, она означает?

— Думаю, скоро пойдет дождь, и этот парень не может понять, почему она решила вымокнуть, — ответил тот.

— Возможно, так оно и есть, — не стал спорить Алессандро.

— Говорят, никто никогда не узнает.

— Это прямо история моей жизни. — Голос Алессандро звучал как-то особенно тепло. Так говорят о поражении, которое прошло так близко от победы, что могло ее поцеловать. — Я воевал, мир сотрясала буря, а она сидела под пологом света, целая и невредимая, с младенцем на руках.

— Вы воевали? Тогда, возможно, это и правда вы. — Мнение смотрителя об Алессандро внезапно переменилось в лучшую сторону, он решил, что видит перед собой одного из множества несчастных солдат, бродивших по улицам больших городов, душой и разумом застрявших в воспоминаниях о войне. — Вы найдете женщину, женитесь, а потом, раз-раз, и у вас появится малыш.

— Все не так просто.

— Почему?

— Просто поверьте.

— Ладно, я вам верю.

Алессандро чувствовал поднимающийся ветер и слышал шелест листьев на деревьях, которые гнулись и раскачивались. Дождь приближался, свет казался безмятежным и обреченным одновременно. Солдат оставался спокойным, потому что ему довелось пережить не одну бурю, и женщина оставалась спокойной, потому что держала у груди движущую силу истории и источник неуничтожимой энергии. А молния между ними соединяла и освещала их.

— Иногда люди приходят сюда, долго смотрят на эту картину и плачут, — поделился наблюдениями смотритель.

После паузы, в которой, казалось, что-то очень быстро нарастало, Алессандро спросил:

— Кто? Солдаты?

— Нет, не солдаты.

Алессандро обернулся к смотрителю.

— Кто?

— Разные люди.

— Какие?

— Вы что, хотите, чтобы я назвал их имена?

— Расскажите о них.

— Зачем?

— Я один из них, правда? Я хочу знать.

— Музей сейчас закроется.

— Завтра вы здесь будете?

— Буду, но не скажу ничего такого, чего не могу сказать сегодня.

— Так скажите сегодня.

— Что вы хотите знать? Мне их описать?

— Да. Опишите.

— Ладно. Один господин, лет на десять старше вас…

— Переходи к следующему.

— Я же ничего не сказал!

— Он меня не интересует. Продолжайте.

Смотритель глянул на Алессандро так, будто вернулся к первоначальному мнению о его психическом состоянии.

— Приходил еще один парень…

— Он меня тоже не интересует.

— Это какой-то бред.

— Продолжайте.

— Полагаю, старая женщина вас тоже не интересует…

— Нет.

— …которая потеряла мужа.

— Нет.

— Или женщина… которая приходила… с малышом. — Алессандро не перебивал, но смотритель словно этого ждал и замолчал сам. — С малышом, — повторил он и после долгой паузы добавил: — Она стояла перед картиной и плакала.

Алессандро почувствовал, как электрические разряды покалывают позвоночник, а по рукам бегут мурашки.

— Когда она приходила? — спросил он ровным голосом.

— Довольно давно. Весной. Шел дождь, и было холодно. Я был в шерстяном костюме и на обед ел суп, потому что было холодно.

— Если вы это помните, — осторожно сказал Алессандро, — значит, у вас замечательная память на детали.

— Не такая уж замечательная, — покачал головой смотритель, — но, знаете ли, когда целыми днями стоишь и смотришь на картины, учишься замечать подробности. Если ты, конечно, не идиот. Запоминаешь.