Марк Хелприн - Солдат великой войны

Солнце поднималось по левую руку от них, и гладкие листья тополей засверкали так ярко, что грозили ослепить. Блеск их слегка померк, лишь когда они закачались под легким ветерком.

Алессандро чувствовал, как мир вспыхивает огнем. Его сердце пришло в норму, и он буквально летел над землей между освещенными зарей деревьями. Издалека вдруг донесся раскат грома. Через пятьдесят с лишним лет он собирался вновь заглянуть в прошлое. Не волнуясь из-за того, что оно может с ним сделать. Ему просто захотелось туда вернуться. И он вернулся.

Сад адвоката Джулиани делился на квадраты, и даже много лет спустя после отъезда из дома Алессандро прекрасно помнил, что и где там находилось. Первый квадрат занимали яблони, и садовникам приходилось постоянно ими заниматься — обрезать лишние ветки, что-то прививать, рыхлить землю вокруг буйно растущих деревьев. Все сорок яблонь год за годом обильно плодоносили: яблок хватало и семейству Джулиани, и садовникам, которые уносили полные корзины на плечах или увозили на велосипедах. Второй квадрат отвели под огород, урожайность которого не уступала небольшой ферме. Даже в январе повар каждый день собирал урожай из полдюжины различных видов зелени плюс маленькие букетики белых маргариток, которые садовники предпочитали не выпалывать, потому что только они зимой и цвели. В третьем квадрате росли всякие цветы, а в четвертом вызревал виноград. Джулиани круглый год пили собственное вино.

Усыпанная гравием дорожка делила сад пополам: с одной стороны — огород и яблоневый сад, с другой — цветы и виноградник. Дорожку окаймляла живая изгородь, такая высокая, что Алессандро и в двадцать лет лишь с трудом мог через нее перепрыгнуть. Расположенные по одну сторону дорожки квадраты разделялись зелеными лужайками, а ряды сосен и финиковых пальм, посаженные по периметру, создавали впечатление, что сад разбит на вырубке. Пальмы, хотя и достаточно высокие (они росли на вершине холма Джаниколо неподалеку от Виллы Аврелия и попадали в поле зрения тех, кто гулял по территории Виллы Боргезе), урожая не приносили. Плоды никогда не вызревали и по осени их не трогали даже птицы, которых тут хватало.

Хотя часть скромного богатства семьи Джулиани досталась отцу Алессандро по наследству, остальное ему приходилось зарабатывать тяжким трудом. Те, кто получил большие деньги или располагал необходимым капиталом с рождения, посматривали на трудолюбивого адвоката свысока. Те же, кто разбогател только благодаря собственным усилиям, тоже его не жаловали, потому что он все-таки получил наследство. Ну и те, кто не разбогател и ничего не унаследовал, разумеется, терпеть его не могли. Но семья Джулиани плевать на это хотела, а Алессандро в свои двадцать лет ничего об этом не знал. Им принадлежал дом, и им принадлежал сад.

Сад тянулся по направлению к Остии и к морю. Последнее, естественно, увидеть из фасадных окон было невозможно — слишком далеко, зато с вершины холма открывался прекрасный вид на Рим. Панорама города и Тибра так глубоко впечаталась в память Алессандро, что усилием воли он мог в любую минуту увидеть ее мысленным взором. И, оказавшись в лабиринте улиц под холмом, он всегда мог сказать, где он, как пройти в нужное ему место, словно смотрел на город с одного из тех облаков, которые часто замирали в небе над Римом, словно не желая продолжать путь.

Из окон открывался вид не только на Рим, но и на далекие Апеннины. Летом их вершины и гребни сверкали белым. На закате луч, отраженный от Гран-Сассо, добирался до застекленной картины в раме, висевшей на восточной стене комнаты Алессандро. На картине был изображен Маттерхорн, но отсвет Гран-Сассо как бы подсказывал, что жизнь куда лучше и ярче самого прекрасного изображения.

Как-то апрельским утром, перед тем как спуститься к завтраку, Алессандро стоял у окна в коридоре, застегивая пуговицы рубашки. Он ненадолго вернулся, оторвавшись от учебы на севере, и наслаждался пребыванием дома. Утреннее солнце так ярко освещало западную сторону сада, что Алессандро мог разглядеть каждую мелочь. И в середине когда-то сплошной каменной стены он вдруг обнаружил железную калитку, сквозь которую виднелись окна дома по другую сторону стены.

Кто-то пробил брешь в стене и теперь мог видеть частный парк Джулиани и даже заглядывать в окна дома. Даже наблюдать, как Алессандро застегивает пуговицы рубашки.

Он сбежал по лестнице вниз, где отец, уткнувшись в газету, механически поглощал завтрак. Адвокат Джулиани практически и не заметил прихода сына. В углу в белом фартуке стояла Лучана, младшая сестра Алессандро. Она собиралась уходить и уже взялась за завязки фартука, но волнение, написанное на лице брата, заставило ее опустить руки.

— Что это там в садовой стене? — спросил Алессандро с таким видом, будто надеялся услышать от отца, что никакой калитки нет и в помине, и, посмотрев еще раз, Алессандро, обнаружит прежнюю глухую стену.

— Ты о чем? — переспросил отец, оторвавшись от статьи о непрекращающейся политической нестабильности в Марокко.

— О проломе в стене, который закрыт калиткой.

— А что такое?

— Откуда она взялась?

— Не знаю, — ответил отец, которому не терпелось вернуться к статье. Газеты всегда его завораживали.

— Как это понимать, что ты не знаешь? — не отставал Алессандро.

— Раз это калитка, следовательно, она для того, чтобы другие люди могли входить в сад. — Адвокат Джулиани закончил чтение и откусил кусочек гренка.

— Другие люди? Какие еще другие люди? Кто именно?

— Люди, которые живут по ту сторону калитки. Их фамилия Беллати.

— Зачем им заходить в наш сад? — спросил Алессандро.

— Это не наш сад. Это их сад.

Алессандро с изумлением вытаращился на отца.

— Я продал им сад, но у нас аренда на двадцать лет. Пока все остается как прежде, только они могут пользоваться садом, как и мы. Мы пополам оплачиваем садовников, урожай тоже делим пополам, они дают нам знать, когда у них гости, мы извещаем их о наших гостях и так далее и тому подобное. Это очень выгодное соглашение.

— А что мы будем делать через двадцать лет?

— Вот тогда и будем думать.

— Они могут построить здесь дом. Или даже универмаг! Сотни людей будут толпиться под нашими окнами! — вскричал юноша.

— Алессандро, — возразил адвокат Джулиани. — Использование земли регулируется законом, и в наш договор я внес условие: даже если закон изменится, сад должен оставаться садом еще пятьдесят лет. Это будет тысяча девятьсот шестидесятый год, Алессандро. К тому времени уже будут построены гигантские, плавающие в океане города, Европа объединится в одно государство, а тебе будет семьдесят лет. Чего сейчас-то волноваться?