Марк Хелприн - Солдат великой войны

Лейтенанты отвели своих людей с гребня в лес, где дикие кабаны спали в своих логовах, дожидаясь ночи. На гребне осталось только трое наблюдателей с биноклями и блокнотами. Им приказали рассредоточиться и не высовываться, чтобы не попасться на глаза обитателям лагеря. В их числе оказался и Алессандро, и лучшего выбора, хотя лейтенанты этого и не знали, быть не могло, потому что в доме на Джаниколо он с детства пользовался подзорной трубой, разглядывая Рим, горы, высящиеся за городом, высокие облака, и замечал подробности, доступные только тренированному и терпеливому глазу.

Когда вечером три обожженных солнцем солдата докладывали об увиденном, выяснилось, что первые двое, конечно, собрали кое-какие сведения о лагере и дезертирах, но качество информации стало понятно, лишь когда заговорил Алессандро.

— В лагере по меньшей мере двести пятьдесят человек, — начал он.

— Откуда ты можешь это знать? — спросил один из наблюдателей. — Они же все время перемещались, приходили, уходили.

На лице Алессандро отразилось презрение.

— По палаткам. Определил, сколько человек в каждой, перемножил с учетом того, что у командиров палатки отдельные.

— Они же все время входили и выходили. Мы поняли, что нет никакой возможности подсчитать, сколько человек в одной палатке.

— Я подсчитал.

— Как?

— Запомнил, кто входил и кто выходил.

— Как ты их различал? — спросил один из лейтенантов.

— По одежде, особенностям фигуры, цвету волос, походке и тысяче других признаков.

— И ты можешь держать все это в голове?

— Да, — кивнул Алессандро. — В каждой палатке по шесть человек.

— Продолжай.

— Из двухсот пятидесяти только две трети бывшие военные. Треть никогда не служила.

— Как ты об этом узнал? — спросил второй наблюдатель.

— Повторяю последний раз, — сердито ответил Алессандро. — Это несложно определить по тому, как человек держится, как сидит или двигается в группе, как разжигает костер, как завязывает узел… по одежде, манере поведения, снаряжению… Например, если человек служил в армии, он немного напрягается, когда кто-то обращается к нему, как ты сейчас. Другие опускают голову. Обычные бандиты не чистят ботинки, не складывают вещмешки в ряд… Послушай, хочешь верь, хочешь — нет.

— Продолжай, Dottore, — попросил лейтенант Валторта.

— Хорошо. Они нервничают, чувствую себя виноватыми. Они не ждут именно нас, но вообще ждут. Их часовые наблюдают за дорогой и рассыпаны по периметру лагеря. Они в кустах на полпути к склонам долины. Один в каких-то четырехстах метрах от нас. Он из Чивитавеккьи [50] Чивитавеккья (Civitavecchia) — город в центральной Италии на Тирренском море. и поет арии из «Чинчинделлы».

Два других наблюдателя не выдержали.

— Мы его видели, — кивнул один, — но не слышали, чтобы он что-то пел. И как ты узнал, что он из Чивитавеккьи?

Алессандро сурово глянул на них.

— Я тоже его не слышал, но понял, что он поет, по губам, и наблюдал, как двигаются его плечи. — Оскорбившись, он повернулся и пошел прочь.

— Вернись, — приказал лейтенант. — Не обращай внимания на этих идиотов. Что еще?

Алессандро продолжил:

— Они вооружены «манлихерами» и патронов у них предостаточно, но нет ни мин, ни колючей проволоки. Смена часовых у них организована, но оборонительного плана нет. В лагере с полдесятка женщин — проститутки из Палермо. Детей нет. Мулы постоянно ржут, потому что в кустах бродят дикие кабаны. Поздно вечером и рано утром шума от них особенно много. Никто не обратит внимания на наше приближение, если только наши винтовки не будут ударяться о камни.

— Кто у них главный?

— Не знаю. Возможно, он на вилле в Мессине.

— Числом они нас превосходят, но территория большая и местность пересеченная, — сказал лейтенант.

— Вот что я еще могу добавить, господин лейтенант. У них мало часов, потому что часовые не доверяют сменщикам: они не хотят сидеть на скале и петь «Ла Чинчинделлу», в то время как сменщики будут спать или купаться в реке, вместо того чтобы вовремя заступить на пост, поэтому они берут часы с собой. Каждый пост — отдельная система, они не связаны между собой, мне кажется, это обычное дело для тех, кто не в ладах с дисциплиной. Ближе к концу смены они то и дело достают часы из кармана и смотрят на них. Поскольку сменщик не знает, когда начинается смена, часовые оставляют свои посты и идут в лагерь, чтобы их вызвать. Это очень глупо, учитывая, что мы можем перехватить их по пути.

В тот вечер речные гвардейцы доели последние запасы еды с тем, чтобы утром пойти в бой за хлеб. Они собирались захватить часовых в плен или оглушить ударом приклада по голове, что позволяло избежать криков. Потом гвардейцы вошли бы в лагерь и штыками перерезали растяжки палаток. Практически все оказались бы в палатках и в ловушке. Те, кто попытался бы вылезти из осевшей на землю палатки, увидели бы перед собой ствол винтовки.

Никто не надеялся, что план сработает, учитывая, что речных гвардейцев так мало, а дезертиров — так много. Были сомнения, что всех часовых удастся нейтрализовать без шума, да и не все дезертиры могли находиться в палатках. А удери хоть один человек, об операции узнает вся Сицилия.

Гварилья предложил поставить блокпост на дороге и разместить людей по гребням, но лейтенанты уже выделили на это десять человек и сказали, что после пленения дезертиров сотня речных гвардейцев прочешет долину, вылавливая беглецов.

Ночью они выдвинулись к часовым. Шум их не выдал, потому что дикие кабаны, которых они потревожили, пробегали рядом с часовыми и даже забегали на территорию лагеря. Загрохотали выстрелы. Пули свистели, срезали листья, разбивали камни.

Когда все закончилось, речные гвардейцы уже заняли исходные позиции. Пятьдесят готовились нейтрализовать часовых, восемьдесят — ворваться в лагерь, если кому-то удастся поднять тревогу. Когда гремели выстрелы, раздавались крики, часовые покинули посты, а группы безоружных дезертиров тащили через кусты подстреленных кабанов, все хотели атаковать, и все знали, что такое желание снедает всех, но они уже рассыпались по территории и не могли получить общий приказ. Темнота способствовала атаке, но уменьшала шансы захватить дезертиров в плен и удержать их, поэтому они ждали рассвета с примкнутыми штыками на случай, что дикие кабаны вздумают напасть и на них.

— Подумаешь, — сказал солдат-кукла Гварилье и Алессандро, когда те примкнули штыки. — Если кабан нападет, я его пристрелю. Потом закричу: «Я убил свинью! Я убил свинью!» На том все и закончится. — Тем не менее штык он тоже примкнул — против подсвинков, не таких осторожных, как матерые самцы, очень агрессивных и более быстрых.