Орхан Памук - Снег

– И все же у него может быть какое-то утешение, настоящая любовь, – сказал Ка.

– Нужно, чтобы эта любовь была взаимной.

В дверь вновь постучали. Неджип обнял Ка и, по-детски поцеловав его в щеки, вышел. Ка увидел, что кто-то ждет, пока не освободится кабинка, но тот человек именно в этот момент убежал в другую. Ка вновь закрыл на задвижку дверь кабинки и закурил сигарету, глядя на великолепный снег, падавший снаружи. Он понял, что вспоминает сцену, о которой рассказал Неджип, слово за словом, так, словно вспоминает стихотворение, и, если из Порлока никто не приедет, он сможет записать видение, о котором рассказал Неджип, в свою тетрадь – как стихотворение.

Человек, приехавший из Порлока! В старших классах лицея в те дни, когда мы с Ка говорили о литературе до полуночи, это была одна из наших любимых тем. Каждому, кто хоть немного знаком с английской поэзией, известно предисловие Кольриджа к стихотворению «Кубла-хан, или Видение во сне» (имеется в виду хан Хубилай). В начале стихотворения Кольридж рассказывает, что заснул под воздействием лекарства, которое принимал из-за болезни (на самом деле он для собственного удовольствия курил опиум), а фразы из книги, которую он читал перед тем, как уснуть, в его чудесной фантазии, в глубоком сне, будто бы овеществились и сложились в стихи. Словно это чудесное стихотворение возникло само собой, без каких-либо усилий разума! К тому же, как только Кольридж проснулся, оказалось, что он слово в слово помнит это дивное стихотворение. Он берет бумагу, перо и чернила и в восторге начинает быстро записывать стихотворение, строчка за строчкой. Он успел записать хорошо знакомые нам знаменитые строки, как вдруг послышался стук в дверь, он встал и открыл: это был человек, приехавший из близлежащего городка Порлок, чтобы поговорить об уплате денежного долга. Когда Кольридж отделался от этого человека, он торопливо вернулся к столу и понял, что оставшуюся часть стихотворения забыл, а в памяти у него остались только настроение и отдельные слова.

Так как никто из Порлока не отвлекал Ка, он смог удержать свое стихотворение в памяти до того момента, когда его позвали на сцену. Оказалось, что он выше всех, кто там стоял, и немецкое пальто пепельного цвета тоже выделяло его среди всех.

Гул в зале внезапно смолк. Разгоряченные студенты, безработные, всегда готовые протестовать исламисты молчали, так как не знали, над чем смеяться и на что реагировать. Чиновники, сидевшие в передних рядах, полицейские, следившие за Ка весь день, заместитель губернатора, помощник начальника службы безопасности и студенты знали, что он поэт. Рослого ведущего тишина испугала. Он задал Ка вопрос, который обычно задают на телевидении в программах о культуре: «Вы поэт, вы пишете стихи. Трудно ли писать стихи?» Каждый раз, когда я просматриваю видеокассету с записью этого вечера, я вижу, что в конце этого короткого вымученного диалога все, кто был в зале, поняли не то, трудно писать стихи или нет, а то, что Ка приехал из Германии.

– Как вам наш прекрасный Карс? – спросил ведущий.

Поколебавшись, Ка ответил:

– Очень красивый, очень бедный, очень печальный.

Двое парней из училища имамов-хатибов в задних рядах рассмеялись.

– Душа у тебя бедная! – крикнул кто-то другой.

Несколько человек, которым это придало смелости, поднялись с мест и закричали. Одни из них насмехались над Ка, а что говорили другие, никто не мог понять. Тургут-бей рассказал мне, когда я впоследствии приехал в Карс, что после этого Ханде начала плакать у телевизора в отеле.

– Вы представляли в Германии турецкую литературу, – сказал ведущий.

– Пусть скажет, зачем сюда приехал! – проорал кто-то.

– Я приехал, потому что очень несчастлив, – ответил Ка. – Здесь я счастливее. Пожалуйста, послушайте, сейчас я прочитаю свои стихи.

После некоторой растерянности и выкриков из зала Ка начал читать. Через много лет, когда ко мне в руки попала видеозапись того вечера, я с любовью и восхищением смотрел на своего друга. Я впервые видел его читающим стихотворение перед большой аудиторией. Он читал строчку за строчкой, погрузившись в свои мысли, как человек, который внимательно и спокойно идет вперед. Как он был далек от фальши! Без остановок и усилий он прочитал все стихотворение – только запнулся пару раз, будто вспоминая что-то.

Заметив, что стихотворение основано на его видении, о котором он только что рассказал, и что туда слово в слово вошло то, что он сказал о «месте, где нет Аллаха», Неджип словно зачарованный поднялся с места, а Ка все продолжал читать так же медленно, как падает снег. Послышалось несколько хлопков. Кто-то в задних рядах встал и что-то закричал, другие последовали в ним. Была ли это реакция на стихи или же им просто стало скучно – не понятно. Если не считать тени Ка, которая через какое-то время упадет на зеленый фон, эти кадры – последнее изображение моего друга, которое я увидел, друга, с которым был знаком двадцать семь лет.

После того как Ка прочитал свои стихи, ведущий, растягивая слова и сопровождая речь преувеличенно драматической жестикуляцией, объявил главное представление вечера: «Родина или платок».

Из задних и средних рядов, где сидели студенты училища имамов-хатибов, раздались протестующие крики, несколько раз свистнули, послышался недовольный гул, а некоторые из чиновников с первых рядов одобряюще захлопали. Толпа, битком набившая зал, наблюдала за происходящим отчасти с любопытством, отчасти с уважением, ожидая, что произойдет. Предыдущие фривольности актеров, неприличные пародии на рекламу в исполнении Фунды Эсер, ее танец живота, то, как она вместе с Сунаем Заимом изобразила женщину, в прошлом занимавшую пост премьер-министра, и ее мужа-взяточника, не вызвали у простых людей неприязни, как у некоторых чиновников из первых рядов, а, напротив, развлекли их.

Пьеса «Родина или платок» тоже развлекла большинство зрителей, однако впечатление портили раздававшиеся то и дело недовольные выкрики студентов из училища имамов-хатибов. В такие моменты диалоги на сцене совсем невозможно было разобрать. Но у этой незатейливой и «вышедшей из моды» пьесы продолжительностью в двадцать минут была такая четкая драматическая структура, что даже глухие и немые всё понимали.

1. Женщина в черном-пречерном чаршафе идет по улицам, разговаривает сама с собой, размышляет. Она почему-то несчастна.

2. Женщина снимает платок, заявляя тем самым о своей свободе. Теперь она без чаршафа и счастлива.

3. Ее семья, жених, близкие, бородатые мужчины-мусульмане по разным причинам выступают против ее освобождения и желают снова надеть на нее чаршаф. Тогда женщина, разозлившись, сжигает его.