Орхан Памук - Снег

4. Мракобесы с окладистой бородой и четками в руках приходят в ярость и готовы применить насилие. Когда они уже тащат ее за волосы, собираясь убить…

5. Ее спасают молодые солдаты республики.

Эта короткая пьеса множество раз игралась в лицеях и Народных домах [42]Анатолии в середине 1930-х годов и до Второй мировой войны при поощрении властей, проводивших политику европеизации и желавших освободить женщин от чаршафа и религиозного гнета, а после 1950 года, когда с наступлением демократии революционный пыл кемалистской эпохи угас, она была забыта. Фунда Эсер, изображавшая женщину в чаршафе, рассказала мне, когда много лет спустя я разыскал ее в одной стамбульской студии звукозаписи, что гордится тем, что ее мать играла ту же роль в 1948 году в лицее Кютахьи, но, к сожалению, сама в Карсе не смогла испытать ту же заслуженную радость из-за событий, которые произошли позже. Я очень настойчиво просил, чтобы она рассказала мне о том, что произошло в тот вечер, хотя она твердила мне, что все забыла, как это бывает свойственно запуганным, уставшим от жизни и измученным наркотиками актерам. Я расспрашивал очень многих людей, которые были свидетелями того вечера, и поэтому рассказываю о происшедшем подробно.

Жители Карса, заполнившие Национальный театр, во время первой картины были в замешательстве. Название «Родина или платок» подготовило их к тому, что они увидят представление на современную политическую тему, и никто не ожидал увидеть женщину в чаршафе, кроме нескольких стариков, помнивших содержание этой старой пьесы. Они ожидали увидеть платок – символ исламизма. Увидев загадочную женщину в чаршафе, решительно ходившую туда-сюда, многие обратили внимание на ее горделивую и даже высокомерную походку. Даже «радикальные» чиновники, презирающие религиозные одеяния, почувствовали к ней уважение. Один бойкий подросток из училища имамов-хатибов догадался, кто в чаршафе, и расхохотался, разозлив передние ряды.

Когда во второй картине женщина, жаждущая свободы и просвещения, начала снимать с себя черное покрывало, в первый момент все этого испугались! Этот страх можно объяснить тем, что даже сторонники европеизации испугались того, к чему привели их идеи. В действительности они давно были согласны, чтобы в Карсе все шло по-прежнему, потому что боялись исламистов. Им и в голову не приходило принуждать кого-то снимать чаршаф, как это было в первые годы республики, и хотелось им только одного: «Лишь бы исламисты насилием или угрозами не вынудили надеть чаршаф тех, кто не хочет его носить, как в Иране, и этого будет достаточно».

Позднее Тургут-бей скажет Ка: «На самом деле все эти кемалисты в передних рядах – не кемалисты, а трусы!» Все испугались, что вид женщины в чаршафе, раздевающейся на сцене, взбесит не только набожных людей, но и безработных, и всех, кто стоял в зале. И все же именно в этот момент один учитель, сидевший в переднем ряду, встал и начал аплодировать Фунде Эсер, снимавшей чаршаф изящным, но решительным движением. Впрочем, некоторые посчитали это не политическим жестом в поддержку европеизации, а решили, что он сделал это из-за того, что обнаженные полные руки актрисы и ее прекрасная шея вскружили ему голову, одурманенную алкоголем. Этому одинокому бедному учителю гневно ответила горстка молодых людей из последних рядов.

Происходившее не нравилось и республиканцам в передних рядах. Появление из чаршафа, вместо деревенской девушки в очках, с просветленным лицом и твердым намерением учиться, Фунды Эсер, исполнявшей, извиваясь, танец живота, заставило растеряться и их. Не означало ли это, что чаршаф снимают только проститутки и безнравственные женщины? Тогда спектакль был посланием исламистов. В передних рядах услышали, как заместитель губернатора вскричал: «Это неправильно, неправильно!» Другие присоединились к нему, возможно из подхалимства, но это не вразумило Фунду Эсер. Если передние ряды с взволнованным одобрением наблюдали, как сознательная девушка, воодушевленная республиканскими идеями, отстаивает свою свободу, то из толпы студентов училища имамов-хатибов слышались угрозы, но это никого не испугало. Сидевшие в передних рядах заместитель губернатора, усердный и смелый помощник начальника Управления безопасности Касым-бей, который в свое время доставил немало неприятностей РПК, начальник Кадастрового управления области, начальник Управления культуры, в обязанности которого входила организация сбора кассет с курдской музыкой для отправки в Анкару (он пришел с женой, двумя дочерьми, четырьмя сыновьями, которых заставил надеть галстуки, и тремя племянниками), другие важные чиновники и некоторые офицеры в штатском со своими женами совершенно не испугались шума, который подняли несколько безрассудных молодых людей из училища имамов-хатибов, желавших устроить провокацию. Они, видимо, полагались на полицейских в штатском, рассредоточенных по всему залу, на полицейских в форме, стоявших вдоль стен, на солдат, которые, как говорили, находились за сценой. Но самым важным было то, что трансляция спектакля по телевидению давала им ощущение того, что на них смотрит вся Турция и Анкара, хотя это была местная передача. Государственные чиновники в первых рядах, как и все в зале, наблюдали за происходившим на сцене, помня о том, что это показывают по телевизору, и только поэтому пошлости, глупости и провокационные политические шутки на сцене казались им изящнее и очаровательнее, чем они были на самом деле. Некоторые зрители, то и дело поворачиваясь, поглядывали в камеру, чтобы понять, работает она еще или нет, другие махали руками с задних рядов, чтобы их заметили на экране, но были и такие, которые, забившись в самые дальние уголки зала, не решались даже пошевелиться: «Ведь нас же по телевизору смотрят!» У большинства жителей Карса показ вечера местным телевидением вызвал гораздо большее желание пойти в театр и понаблюдать за тем, как ведется съемка, нежели следить за происходящим на сцене, сидя дома у телевизора.

Фунда Эсер положила снятый с себя чаршаф, словно белье, в медный таз, стоящий на сцене, аккуратно вылила на него бензин, словно воду со стиральным порошком, и начала тереть. Бензин по случайности был налит в бутылку из-под средства для стирки белья «Акиф», которым в то время часто пользовались домохозяйки в Карсе, и поэтому не только весь зал, но и весь Карс решил, что свободолюбивая девушка-мятежница передумала и благоразумно стирает свой чаршаф, и все странным образом успокоились.

– Стирай, доченька, хорошенько три! – прокричал кто-то с задних рядов.

Послышались смешки, чиновники впереди обиделись, но это было мнение всего зала.

– Три, как в той рекламе «Омо»! – прокричал кто-то другой.