Саша Аранго - Правда и другая ложь

– Пусть он подождет; сначала почитай ты.

– Само собой! У тебя уже есть заглавие?

– Пока нет.

– Ничего, название мы придумаем. Скажи, когда я смогу приступить к чтению?

Генри заметил на поле оленя и еще больше сбросил скорость.

– Ты опять за свое, Клаус. Не надо на меня давить, чтобы потом не разочароваться.

– Сдаюсь, сдаюсь.

Генри остановил машину на обочине.

– Клаус, я пока не решил, чем закончится история.

– До сих пор ты всегда правильно решал этот вопрос.

– На этот раз решение дается мне с большим трудом.

– Ты говорил об этом с Бетти?

– Нет.

– Поговори с ней, позвони ей, назначь встречу.

– Всему свое время, Клаус.

– Всего каких-то двадцать страниц. Я в волнении, я в страшном волнении. Ну… скажем, середина августа?

– Да, середина августа подойдет.

Усадьба Генри и Марты стояла на высоком холме, окруженном тридцатью гектарами полей и лугов, сданных в аренду окрестным крестьянам. Усадьба представляла собой классический господский дом, фахверк, с амбарами на солидных каменных фундаментах и даже с собственной церковью. Вдоль дороги, ведущей к дому, росли высаженные идеальными рядами тополя. Дикий сад со старыми деревьями не был окружен скучным забором, не имелось никаких запретительных надписей, имя владельца не украшало ворота. Тем не менее вся округа знала, кто здесь живет.

Навстречу Генри, бешено виляя хвостом, выбежал черный ховаварт. Каждый раз при виде преданного пса Пончо Генри охватывала просто неземная радость. Тяжелые колеса «Мазерати» остановились перед домом. Марта пока не вернулась со своего морского купания, хотя складной велосипед стоял перед домом, который она, уходя, постоянно забывала запереть. Противомоскитная сетка висела клочьями уже почти год, но зато Пончо мог беспрепятственно забегать в сени. Генри постоянно чинил велосипед жены и латал прохудившиеся шины. В гараже стоял ее новенький «Сааб», но Марта практически никогда им не пользовалась. У нее мог быть личный самолет или яхта, но она все равно предпочла бы им старенький велосипед.

Генри погладил пса по мягкому шелковистому меху, подставил руку, которую Пончо восторженно лизнул, а потом подобрал с земли камень и швырнул его в поле. Пончо, резко сорвавшись с места, как ядро, пущенное катапультой, помчался искать в траве камень. Счастливый пес, ему достаточно какого-то камня.

Генри решил, что все скажет Марте, когда она вернется с купания.

На дубовом кухонном столе лежали шесть машинописных страниц, аккуратно уложенных друг рядом с другом. Это была третья часть пятьдесят четвертой главы. Марта закончила ее прошлой ночью. Машинка стучала на кухне до утра. Генри бросил ключ от машины на комод, вытащил из ларя морковку, откусил от нее и начал читать. Слова Марты струились по тексту в строгой и ясной последовательности. Невозможно было ни вставить, ни убрать ни одного слова. Все они были на месте: тронешь одно – нарушишь всю конструкцию. Эта глава была плавным продолжением главы предыдущей, сюжет неумолимо двигался к развязке, словно он не был придуман Мартой, а жил собственной жизнью, как побег, растущий из брошенного в землю семени. Как это непостижимо, подумал Генри. Откуда берется это знание, какой голос нашептывает все это Марте, и почему он, Генри, глух к нему?

Окончив чтение, он порылся в почте от поклонников, которую ему каждый день пересылало издательство. Он подписал пару экземпляров «Фрэнка Эллиса», присланных женщинами. Подписанные им экземпляры всплывали потом на eBay и стоили, по мнению Генри, совершенно немыслимых денег. Некоторые женщины присылали свои фотографии, засушенные цветы, а иногда отпечатки губ. Порой Генри обнаруживал в посылках прядки волос и брачные предложения, хотя СМИ давно уже раструбили, что великий писатель женат.

С чего он начнет? Самое худшее, конечно, это ребенок. Или вопрос о ребенке лучше вовсе не затрагивать? К Бетти он не испытывал любви, скорее это было циклическое, охватывающее время от времени всех мужчин вожделение, которое не зависит от конкретного предмета страсти. Сколько уже все это продолжается? Надо ли считать первую встречу или ту ночь в мотеле, когда они обменялись биологическими жидкостями? Вообще, когда это произошло? Марта обязательно об этом спросит. Верный ответ требует железных доказательств, и Генри обязан, должен представить их жене. Он направился в кабинет, чтобы, порывшись в документах, попытаться установить, как долго он уже обманывает жену. Если уж говорить правду, то точную и выверенную.

Однако, прежде чем заняться поисками, он, сидя в своем любимом кресле, полистал «Журнал криминалистической экспертизы», очень незаурядный специализированный журнал, весьма интересно описывавший злодейства. Всякий, кто планирует или уже исполняет преступление, должен читать специальную литературу. В ней много говорится о риске разоблачения в свете усовершенствования криминалистической техники и судебно-медицинской экспертизы. После чтения журнала становилось ясно, что борьба со злым началом в человеке бессмысленна, ибо никакая наука, никакие наказания не могут заглушить в нем биологическую страсть к убийству. Убийства из-за алчности, жажды мести и глупости с точки зрения культурной истории человечества надо рассматривать как естественные причины смерти, как одну из граней «условия человека».

Генри проснулся, когда на панорамных окнах закрылись автоматические жалюзи. Наступил вечер. Генри все сказал Марте. Беспощадно и обстоятельно, как и намеревался. Он специально выбрал жесткий вариант, чтобы облегчить жене расставание.

Послушай, дорогая, начал он, я тебя оставлю, потому что хочу теперь не тебя, а другую женщину. Я терпеть ее не могу, но это не играет никакой роли. Я люблю тебя, но ты давно перестала быть для меня незнакомкой, и наша любовь теперь – это только дружба. Наши отношения всегда были дружбой, я не мог презирать тебя настолько, чтобы просто тебя желать – любовного пыла между нами больше нет, да, собственно, его никогда и не было. Эта другая женщина моложе и красивее тебя. Ты ее знаешь – это Бетти. Да, как нарочно, это именно Бетти. Она стала моей добычей, моей музой, моей рабыней, и я презираю ее всей душой. Мы с ней соучастники, она возбуждает во мне животные низменные инстинкты, я обожествляю ее ноги и должен при этом рассказать о ней, чем причиню тебе боль. Мне и самому больно. Пойми меня правильно, я продолжаю испытывать к тебе нежнейшие чувства. Я почитаю тебя как святую, я всегда хотел охранять и защищать тебя, и я делал это, насколько это было в моих силах. Но теперь между нами встало еще одно препятствие. У Бетти будет от меня ребенок. Ты не хотела детей, как и я. Я не могу себе представить, как буду воспитывать ребенка; ты же знаешь, как выводит меня из себя детский плач, а все дети только и делают, что не переставая кричат. Но так сложились обстоятельства. Я благодарю тебя за все, и будь уверена, что всю оставшуюся жизнь меня будет мучить совесть.