Филип Казан - Аппетит

Всякий раз, когда у меня выдавалось свободное время, что и всегда-то было редкостью, а сейчас стало еще большей, я привык прогуливаться вверх по Квиринальскому холму, чтобы навестить Помпонио Лето. В этот день – из тех осенних дней, когда небо кажется ясным и прозрачным до самых Врат Господних, – я встретил его на спуске, с заступом, фонарем и мотком веревки.

– Нино! – Он засеменил ко мне и обнял, довольно болезненно стукнув фонарем по пояснице. – Я нашел пещеру на Эсквилине! Совершенно потрясающую! Пойдешь?

Я согласился весьма охотно. Лето брал меня в пару таких экспедиций раньше, но в катакомбы на Аппиевой дороге, уже частично изученные. Меня всегда восхищала вдохновенность Лето и чистая радость, которую он находил в ковырянии в том, что мне казалось дырами и ямами, полными пауков и заваленными щебнем; кроме того, я всегда узнавал что-нибудь новое, и все это было так далеко от моей обыденной жизни, как только возможно. Мы вернулись к нему домой, взяли еще один фонарь, а потом двинулись к Эсквилину, который возвышается над Колизеем с севера, – место мягких склонов, развалин, олив и коз. Лето направился к изогнутой стене бань Траяна и остановился в нескольких каннах [29]от нее, посреди группы старых олив.

– Ну-ка, ну-ка, – сказал он, возясь с огнивом и трутом. – Знаешь, я завел привычку расспрашивать всех пастухов и козопасов про всякое старье, которое им может попасться. Ну и вот… – Он умолк и зажег фонари. – Вчера один мой знакомый юный козопас пришел ко мне домой, очень взволнованный и очень желающий получить пару скуди, нет нужды говорить. Он провалился сквозь трещину в земле, как он сказал, в большой грот. И привел меня… Сюда. – Помпонио взял заступ и прошел туда, где одна огромная древняя олива завалилась набок. – Вчера у меня не было фонаря, но теперь fiat lux [30], да? Лезем, Нино!

Он поставил наземь фонарь и положил заступ, снял с плеч веревку и растянулся на земле во весь рост. Сначала я решил, что он меня разыгрывает, но потом его руки, голова и плечи исчезли в земле, а через мгновение появились обратно – с паутиной и листьями, прилипшими к седым волосам, словно венец скорбного победителя.

– Фонарь! Фонарь! – взволнованно воскликнул он.

Я опустился на колени и передал ему требуемое. Теперь я разглядел, что он лежит на краю настоящей расселины в земле или, скорее, дыры между двумя совершенно обычными на вид каменными плитами, торчащими из-под дерева.

– Хорошо. Теперь возьми веревку и обвяжи один конец вокруг дерева.

Я сделал, как он сказал, а второй конец сбросил в дыру. Кольца развернулись и исчезли в смоляной темноте. Она выглядела совсем не привлекательно, но Лето уже ухватился за веревку и спускался под землю, прицепив фонарь к щиколотке. Трещина поглощала его, пока наверху не осталось только длинное лицо.

– Под ногами до сих пор ничего нет! – жизнерадостно заявил он. Потом с несколькими вздохами и рыками – он был в замечательной форме для человека его лет – исчез полностью. Веревка дергалась и раскачивалась, дергалась и дрожала. Потом застыла.

– Давай, Нино! Быстрей!

Голос моего друга звучал весьма возбужденно и очень далеко, так что, отогнав дурные предчувствия, я перебросил ноги за край и прицепил к щиколотке свой фонарь. Затем начал спускаться, перебирая руками. Это было не так просто, как выглядело у Лето. Я был в узкой шахте, и фонарь отбрасывал на стены безумные тени. Над головой быстро исчезала полоска света, а подо мной разверзалась абсолютная чернота. Потом я почувствовал, как меня за ногу хватает чья-то рука и снимает фонарь. Еще несколько движений рук, и я оказался внизу.

Я стоял на твердом ровном полу пещеры. Нет, не пещеры, потому что высокое правильное помещение не было вырезано в скале. Я смотрел на оштукатуренные стены, покрытые фресками. Лето вручил мне фонарь, я поднял его над головой и онемел – фрески оказались такими яркими, будто штукатурка только что высохла.

На меня смотрела женщина, закутанная в тонкую тогу цвета коралла, одна ее рука держала связку лавровых прутьев, другая томно свисала. У нее были черные блестящие волосы, собранные золотой диадемой, и огромные темные глаза. В трепещущем свете фонарей впечатление было настолько обескураживающим, что я отшатнулся, чуть не споткнувшись об упавшую каменную балку. Потом взял себя в руки и посмотрел еще раз.

Женщина стояла внутри нарисованной рамы, собранной из сложно переплетенных цветов, виноградных лоз, фруктов, стеблей ячменя и странных полуживотных-получеловеческих личин – одни с козлиными или бараньими рогами, другие с длинными закрученными языками. Вся стена была разделена на такие рамы, и в каждой была другая фигура: вот мужчина, высокий и толстошеий, смотрящий на меня сверху вниз со спокойным самодовольством. А вот получеловек-полукозел. Обнаженная женщина, воин – все будто написаны с натуры. Я потряс головой, не в силах вместить в себя все это.

– Что это за место? – спросил я.

– Без понятия, – ответил Лето. – Но разве это не… сказочно?

Он взволнованно переходил от одной стены к другой, нетерпеливо меря зал вдоль и поперек. Потом вдруг исчез. Казалось, будто он просто вошел в какую-то из картин, но потом я заметил: то, что поначалу казалось мне еще одной рамой, на самом деле было дверным проемом. Я прошел туда и оказался в новой комнате, почти идентичной, только здесь стены покрывала путаница узоров, жгутов из переплетенных листьев, делящих стену на квадраты и овалы – пространства между ошеломительно яркими желтыми полосами, а в этих окнах плясали искусно выписанные вереницы мужчин, женщин и демонов.

– Тут еще, – сообщил Лето, стоящий у следующего прохода.

Мы вместе заглянули внутрь. Этот зал оказался круглым или, может быть, восьмиугольным, хотя было трудно понять, поскольку часть крыши провалилась и у стен громоздились кучи щебня. Дальше новые двери вели в новые комнаты.

– Фонари догорают, – наконец сказал я.

Сколько мы здесь пробыли? Я потерялся в странном полусне из лиц и цветов, но сейчас фонари дымили и слабели. Словно лунатики, мы двинулись в обратный путь по залам – туда, в изысканно расписанный склеп, где веревка свисала из маленькой трещины, через которую проглядывала полоска солнца, похожая на грубый ухмыляющийся рот. Я держал веревку, пока Лето подтягивался кверху, куда медленнее, чем спускался, а потом вылез наверх сам. Затем мы просто сидели на древнем древесном стволе, слушая, как дрозды щелкают улиток о камни бань Траяна.

С этих пор обязанности стали поглощать последние остатки моей свободы, и я больше никогда не участвовал в других изысканиях Лето, хотя ушедшие под землю залы начали являться мне во снах и я часто думал о них.