Филип Казан - Аппетит

Кардинал Борджиа поднял голову от книги в пурпурном переплете. Меня вызвали в его Ватиканские покои, в чем не было ничего необычного, но я удивился, обнаружив Паголини, стоящего в углу кабинета с другой книгой в руках. У меня сложилось впечатление, что ни один из них не читал, они просто ждали меня, поскольку что-то явно промелькнуло между ними, когда я вошел: движение бровей или едва заметный кивок моего хозяина.

– Нино… – Кардинал откинулся на спинку своего стула и медленно и аккуратно сложил руки на краю стола. – Кажется, я был прав в своем мнении о вас, хотя случилось нечто, заставившее меня чуточку – да, это должно быть сказано, – чуточку возревновать. Слухи о ваших талантах дошли до кое-чьих ушей.

– Как это лестно, – отозвался я. – Но я работаю только на вас, ваше высокопреосвященство.

– Конечно, конечно. Но как бы вы себя почувствовали, если бы я сказал, что я вас… хм… одолжу.

– Если вашему высокопреосвященству это требуется.

– Браво, Нино! Браво! Я благодарю вас за преданность, но, разумеется, она никогда не ставилась под сомнение. А в том случае, если вы сомневаетесь в моей преданности…

– Совершенно не сомневаюсь, ваше высокопреосвященство!

– В том случае, мессер, если вы вдруг вообразите, что я одалживаю вас другу, как обычного раба, – продолжал он, отмахиваясь от моих слов, – я, честно говоря, неохотно расстаюсь с вами ради одного пира, и только потому, что человеку, который попросил об этом одолжении, невозможно отказать.

– Очень хорошо.

Это, очевидно, должно быть что-то значительное, но я уже давно прекратил предсказывать какие-либо желания хозяина: лучше было вообще не думать, просто делать. Паголини сдержанно кашлянул.

– Ваше благоразумие достойно восхищения, стольник, – сказал он. – И я буду откровенен: именно ваше благоразумие, как и ваше мастерство, принесли это довольно деликатное дело к вашим дверям.

– Это верно, – сказал Борджиа. – Дело в том, что вас попросил сам Папа.

– О! – сказал я. Вот это было удивительно. – Я весьма польщен. Чрезвычайно. – Сам я думал: «Господи, в каких же вещах мне требуется быть благоразумным ? Неужели Папа тоже занимается всей этой ерундой?»

– Так и должно быть. Большая честь, очень большая честь. Что, конечно же, хорошо отразится на нас, о чем не забудут. Но это другой вопрос. С одной стороны, его святейшество желает дать небольшой пир для самого близкого круга. Буду с вами откровенным, подробности чуточку… – Борджиа помахал рукой, казалось, он и сам в искреннем замешательстве. – Да, чуточку загадочны. Но я не расспрашиваю его святейшество о его делах. Не осмеливаюсь.

– Я понимаю, ваше высокопреосвященство.

– Понимаете? А я нет. Но это не важно. Его святейшество наслышан о вашем благоразумии, конечно, но также и о вашей репутации в области полетов фантазии – о вашем воображении. Итак, суть в том, что этот пир должен оказаться простым делом: простая еда…

– Простые развлечения? – рискнул я.

– Вообще никаких развлечений, – ответил Борджиа, выглядя еще более озадаченным, чем раньше. – Его святейшество желал бы определенного ощущения классики в процедуре и выборе блюд – вы знаете, он большой поклонник древних, – но превыше всего должна быть обстановка полнейшей тайны.

– Тайны, ваше высокопреосвященство? В каком смысле? В смысле темы вечера? Интриги и всего такого?

– Нет, сам пир должен быть тайным, – уточнил Паголини. – Глубоко тайным. Подальше от пытливых глаз. Ради вящего эффекта, вероятно.

– Что ж, Нино? Могу я сказать его святейшеству, что вы согласны? – Борджиа опять откинулся на спинку стула, зная, каким будет мой ответ.

– Конечно, ваше высокопреосвященство.

– Превосходно. Паголини расскажет вам все об этом. Боюсь, вам не удастся встретиться с его святейшеством, поскольку он пробудет в Кастель-Гандольфо до дня пира. И еще одно, последнее, Нино. Ваше благоразумие для меня несомненно. Но мне бы не хотелось, чтобы вы думали, будто я настаиваю на вашем благоразумном молчании в отношении меня. Я был бы рад считать, что вы сможете найти в себе силы рассказать мне все, что угодно. Вы понимаете? Не позволяйте делам его святейшества отягощать вас. Я буду счастлив разделить груз вашего благоразумия.

– Как пожелаете, ваше высокопреосвященство.

Меня отпустили, и мы покинули кардинальские покои вместе с Паголини, который рассказал мне, на что рассчитывать: не более десяти человек, включая его святейшество; безопасность – приоритет, в моем распоряжении будут папские солдаты. Никакой обслуги, кроме личных камердинеров Папы. Повар? О, это буду я, и я один. От меня потребуется принести клятву о сохранении тайны, каковая неприменима, конечно, если речь зайдет в беседе с его высокопреосвященством кардиналом, который, как князь нашей Церкви… Я понимаю? Я понимал.

Почти сразу же ко мне пришло решение воспользоваться подземными залами Помпонио Лето. Есть ли лучшее место? Охранять нужно только один вход, если его святейшество и гости пожелают спускаться по веревочной лестнице. Нет, их можно спустить с помощью лебедки, какими строители пользуются, чтобы перемещать камни. Второй зал легко будет чисто подмести и осветить факелами. Столы на козлах, складные стулья… С готовкой будут проблемы, потому что если внизу зажечь настоящий огонь, то всех удушишь. Но возможно, я сумею установить маленькую походную кухню наверху. На Эсквилине ночью слоняться никто не будет, и если солдаты поставят какой-нибудь кордон, или как это там называется… Все получится.

И все получилось. Я установил свою маленькую кухню в укрытии бань Траяна, не больше двух огней, железная подставка, одолженная у папской стражи, которая позволила мне подвесить два котла и несколько вертелов, и тренога для горшков и сковородок. Это соответствовало меню, которое я собрал на скорую руку из пары страниц Апиция, скопированных из рукописи Лето. Я с восторгом думал о воскрешении этих античных блюд, но на деле все оказалось довольно загадочно. Предками владели, как мне показалось, маниакальные пристрастия к любистку (он был во всем – зачем?), к дефрутуму и гаруму [31]. И в результате вкус у всех блюд оказался примерно одинаковым. Но все же, возможно, внизу, в гроте, в этом будет больше смысла.

Бо́льшую часть двух дней я провел под землей, прибираясь и украшая залы. Во-первых, пол был подметен. Под толстым ковром пыли стражник, которого я подрядил на это и который поклялся хранить тайну, за что получил хорошую плату, обнаружил великолепный мозаичный пол, более-менее неповрежденный, равный любому виденному мною в римских церквях. Я завесил двери портьерами и поставил столько канделябров, сколько смог добыть. Свечи давали меньше дыма и вони, чем факелы, и заставляли краски на стенах и потолке сиять и переливаться. Как странно, что никакой свет не касался их тысячу лет или даже больше… Стол на козлах установили посередине зала, с лучшими складными стульями из дворца кардинала Борджиа и шелковыми подушками, красной дамастовой скатертью и серебряной посудой, сделанной златокузнецом, который часто работал для кардинала, а недавно создал полный сервиз на основе нескольких блюд и кубков, найденных, когда рабочие копали яму под фундамент. Я взял посуду внаем за гигантскую сумму и еще больший залог – кузнец хотел, чтобы я их купил, но возможно, в результате сделки он получит папский заказ. Это не значит, что я сказал ему, зачем мне нужен его сервиз. Я никому этого не говорил.