Филип Казан - Аппетит

– Плясунья, это я совершаю самоубийство? – требовательно спросил он.

– Нет, маэстро! Вы будете гордиться!

– Гордиться? Уже много лет не случалось мне этого делать.

Мне пришлось помучиться, сочиняя меню из того, что имелось под рукой, и добиваясь, чтобы другие работники меня слушались. Зохан восседал на своем троне, вертя в руках ложку и наблюдая за мной, но и только.

По счастью, в обширных холодильных и кладовых не было недостатка в том, что стоило приготовить. Я принялся оглядываться, и мой взгляд тут же остановился на связке перепелок, свисающей, словно странная драпировка, с крюка в холодной кладовой. Перепелки пойдут главным блюдом. Нашлась и рыба: карп, щука и линь. Рыба – хорошо, но мне нужно было что-нибудь еще, что-нибудь соленое. Я послал какого-то из многочисленных Джино на рынок купить мне корзину кефали и большую охапку водяного кресса.

Мальчик, которого я поставил ощипывать перепелок, попытался нахальничать, так что я его проучил – короткой, ядовитой отповедью, достаточно громкой, чтобы слышала вся кухня. После этого все успокоились и заняли свои обычные места. Для начала я приготовил пирог с нежным молодым пореем, сладким маслом, чуточкой свежего пекорино, калганом и сахаром. Когда принесли кресс, я сделал зеленый соус, тонко нарезав кресс с петрушкой, мятой и чесноком, перемешав с уксусом и протерев через сито.

Перепелки были обжарены и заправлены соусом, который я приготовил из толченого чищеного миндаля, вержуса, размятых птичьих потрохов, изюма, перца и изрядного количества гвоздики. Кефаль, также обжаренная, была подана к столу еще шкварчащей, бронзовые шкурки рыбин украшали зеленые ливреи из кресса. Когда мне принесли на осмотр порейный пирог, я бросил на золотистую корочку пригоршню сахара, а также немного орешков пинии. Для завершения трапезы был приготовлен простой пирог со сладким виноградом.

В следующий час Зохан то и дело входил и выходил из кухни, но никому из нас не сказал ни слова. Мне пришлось рявкнуть на некоторых лодырей, но мы вовремя убрались на кухне и помыли всю посуду. Когда работа каждого была сделана, я отпустил всех по домам. Это принесло мне некоторую благодарность: у Зохана было заведено держать работников, пока он сам не закончит все дела. Так что когда тем вечером маэстро вернулся в последний раз, он нашел меня одного, при свете единственной лампы занятого составлением завтрашнего списка покупок на рынке.

– О чем, во имя Господне, ты думал, когда готовил сегодня вечером? – наконец произнес он, но хотя слова звучали сердито, особенного жара в них не было.

– Готовил трапезу для близкого круга, маэстро. Надеюсь, она всех удовлетворила?

– Удовлетворила… Странный выбор слова.

Зохан отпихнул ложкой мой список и наклонился поближе ко мне, загородив свет:

– Конечно же, ты знал, кто сегодня будет в этом кругу. – (Я помотал головой.) – Плясунья, не разыгрывай со мной невинность.

– Мессер Лоренцо и его благородная супруга, наверное, – честно ответил я.

Я был настолько возбужден, когда пришел, что и вправду не обратил особенного внимания на дневные новости, кроме слова «близкий».

– Ха! Госпожа Клариче остается в Кареджи. И она на восьмом месяце беременности. Но если ты думал, будто она здесь, ты что, пытался ее убить, а?

– Маэстро, клянусь, я понятия не имею, о чем вы говорите.

– Господи Боже! Кефаль? Порей? Перепелки… Мадонна! Перепелки? Гвоздика и чеснок во всем… Клянусь сладким молоком Богородицы, я знаю, что ты раньше готовил в борделе, но… но что за бес в тебя вселился?

– Ох…

Я понял. Соленость кефали, сухость перепелок, тепло гвоздики… Не имея такого намерения, я подобрал меню из блюд и приправ, известных своим жарким характером, свойством горячить кровь.

– Ты везучий щенок. За столом была не синьора Клариче. Там сидела Лукреция Донати и пара поэтов-молокососов.

Красавица Лукреция Донати была замужней дамой, состоявшей с Лоренцо в любовной связи.

– Ты знал. Ты точно знал. Ты, хитрый, лицемерный, мелкий…

– Им понравилась еда? – вклинился я.

– Понравилась? Ладно, понравилась. Не то чтобы они спешили встать из-за стола. Если ты меня понимаешь. Я бы удивился, если они хоть до спальни добрались.

– Ясно. Я вас понимаю, маэстро.

– Разумеется, понимаешь. Мессер Лоренцо очень доволен тобой. И будет еще больше доволен завтра утром. Мелкий ты проныра, – добавил он с искренним восхищением.

Неделю спустя я спрыгнул в монастырский сад и не услышал ничего, кроме дрозда, кормящегося под кустами розмарина. Я дошел до хижины отшельницы, предполагая найти там Тессину, ожидающую меня, но хижина была пуста. Я сел на шаткую кровать и принялся ждать. Прозвенел монастырский колокол, доказывая, что я пришел рано, и я усмехнулся про себя: «Ну и кто опаздывает на этот раз?» Но минуты утекали, и после того, как они сложились в полчаса, я решил, что Тессина, видимо, не придет сегодня в монастырь. «Могла бы и предупредить меня». Но как? У нее нет возможности передать мне даже слово, понял я. Каждую минуту прошедшей недели я думал о Тессине хотя бы раз. Черт! Теперь придется тащиться обратно через всю Флоренцию, но я увижу ее на следующей неделе.

Зохан протопал на кухню и застал меня за уборкой рабочего места.

– Плясунья!

Кто-то начал хихикать. Вся кухня наблюдала за мной: розовые, облитые по́том лица были выжидающими, голодными, как у зрителей на медвежьей травле, перед тем как спустят собак. Зохан три раза стукнул ложкой по краю огромного стола. Ближайшие к нему работники отошли бочком. Повелительным взмахом ложки маэстро подозвал меня. Я откашлялся и подошел.

– Тебя зовут, – сообщил Зохан.

Ложка парила перед моим лицом. Маэстро прищурился, потом сунул ложку под мышку.

– Зовет мессер Лоренцо.

– Зачем? – спросил я, пытаясь говорить обычным тоном, хотя мое горло казалось мне ржавой трубой.

– Никаких вопросов. Иди за мной. Остальные могут вернуться к работе.

Зохан сверкнул глазами на прочих поваров, и все испуганно сжались и отворотились. Маэстро развернулся и вышел, а я поспешил за ним, стараясь не встретиться ни с кем взглядом.

– Что я такого натворил? – спросил я, как только мы оказались в коридоре.

Впервые за много лет я чувствовал, что вот-вот расплачусь.

– Натворил? А как по-твоему, что ты натворил?

Я полагал, что действую осторожно. Я старался следовать приказам маэстро и вкладывал достаточно собственной души в блюда, но неужели я перестарался? Недостарался? Ужасающие картины рисовались сами собой: епископ, выблевывающий собственные кишки под обеденным столом, Содерини, подавившийся рыбной костью.

– Я не знаю, маэстро! – выпалил я, ломая влажные пальцы.