Филип Казан - Аппетит

– А теперь мы в Перудже, – торжественно сообщил Проктор.

– Я не хотел тебя обидеть, и совершенно ясно, что я обязан тебе жизнью, – уточнил я. – Но, господа, – обратился я к врачам, – он был безумен, ни больше ни меньше, и он еще не полностью поправился!

– Мой милый юноша, – доброжелательно отозвался невысокий врач, – это доктор Аполлонио Джинори, ранее трудившийся в этом университете.

– Глава нашего медицинского факультета и проктор каталанской нации здесь, – добавил высокий. – Когда я сказал, что вы получили наилучший возможный уход за вашими ранами, я это и имел в виду, совершенно серьезно.

– Ты очень любезен, Руджеро, – сказал Проктор. – Я не работал врачом уже много лет. Но я помню… – Он поморщился, передернулся, покачал головой. – Да, всякие мелочи я помню.

– Проктор… – разинул я рот, – значит, ты и вправду проктор?

Что-то на краю сознания твердило мне: это наверняка галлюцинация, раз уж изрядная часть моего черепа была оголена. Но мой дорожный товарищ, чьи глаза были закрыты, как будто он слушал какой-то свой внутренний диалог, кивнул. И открыл глаза.

– Я тебе говорил, – сказал он без всякого ехидства. – Я пытался рассказать об этом множеству людей. Я провел годы и годы, пытаясь им рассказать. Но ни один не слушал. Люди не слушают, так ведь? Они не слушают. Ты не слушаешь.

Высокий врач будто бы встревожился и коснулся руки Проктора, но второй покачал головой, и оба тихонько отступили от кровати.

– Значит, все мои слабительные и диеты… Царица Небесная! Ты должен был остановить меня!

– Почему? Ты давал мне еду, устроил мне постель, чистую одежду. Обрит и обмазан… – Он заморгал, как будто эти слова его удивили. – Освободил меня из тюрьмы моей собственной вони, от вшей, которые стали моими верными тюремщиками. Я испытывал определенную благодарность. И ты был доктором. Врачей нужно слушаться.

– Нет, это ты доктор!

– Разве? – спросил он и удивленно огляделся.

– Аполлонио, ты все еще растерян, – сказал врач, названный Руджеро, и повернулся ко мне. – Мы не видели доктора Джинори почти девять лет. Он уехал отсюда…

– Я не уезжал, – твердо возразил Проктор.

– Ты уехал, Аполлонио, – тихо произнес Руджеро. Он понизил голос и наклонился ко мне, будто чтобы поправить повязку. – Перуджа – город переменчивый, то есть мы зависимы от деспотических и жестоких капризов своих правителей. В последнее время это означало Бальони и Одди. Раз вы из Флоренции, то вы про них еще услышите, я уверен. Эти две семьи завели обычай устраивать небольшие войны внутри городских стен, и в одном таком столкновении Аполлонио потерял молодую жену и двоих маленьких детей. – Он оглянулся через плечо, но Проктор слушал женщину, показывающую ему склянку с желтой жидкостью. – Конечно же, он горевал, но мы не знали, что горе так глубоко ранило, так сказать, его… – он еще сильней понизил голос, – его разум. Мы думали, это обычная реакция на трагедию. Когда исповедник посоветовал ему поехать в паломничество в Рим, ректор решил, что это превосходная идея. Девять лет назад Аполлонио отбыл, и мы не слышали о нем ни слова до вчерашнего дня. Пока он не приехал верхом на черной лошади, везя на серой раненого, окровавленного человека.

– Я дурак, – признался я. – Во всем, что делаю: в любви, с друзьями и с врагами тоже. Повар, думающий, что лечит врача…

– Полагаю, он ощущает, что вы и вправду помогли ему.

– Тогда его благодарность – Боже! – это горькое, горькое лекарство. Он вам говорил, что я давал ему черную чемерицу? Я ничего не знаю о таких вещах! Ничего! Я повар, простой и обычный. Тщеславие кардинала сделало меня доктором, а из-за болезни моего собственного сердца я решил поверить, что так оно и есть. Кто же безумец? А в Ассизи…

– Тебе надо отдохнуть, Блюститель Ветров, – сказал Проктор. – Руджеро и Альфонсо очень довольны ходом твоего выздоровления, а донна Елена планирует накормить тебя обедом, хм, хм.

– О Господи! Накормите меня самой тупой и тяжелой пищей. Накормите меня лошадиным овсом. Научи меня быть нищим, Проктор, и вышвырни за дверь. Я не заслуживаю ничего большего.

– Бедный мальчик, – сказала донна Елена. – Я готовлю вам вареного голубя, рисовую кашу и пирог с айвой.

– И мы оставим вас отдыхать, – добавил невысокий, который, видимо, был доктором Альфонсо.

Прошла неделя, прежде чем я смог выбраться из постели. Добрые доктора Студиум генерале так хорошо за мной ухаживали, что я мог вообразить себя святым или, по крайней мере, князем, а не убийцей, которым совершенно точно был. Наверное, это должно было причинять мне душевную боль, но, по правде говоря, я радовался, что мертв Марко Барони, а не я. Я никогда не смогу вернуться во Флоренцию, я умру в изгнании, но, по крайней мере, Тессина оказалась в безопасности, а это все, что заботило меня сейчас. Что же еще?

Марко убивал раньше. Он был уверен, что убьет меня. Кроме его отца, никто во Флоренции не станет его оплакивать, когда туда дойдут новости. То же самое и с Корсо. Я не жалел об их смерти, только предпочел бы, чтобы их кровь была не на моих руках. Кровь Марко, по крайней мере. Я снова и снова мысленно пересматривал драку и решил, что Марко убил своего дружка. Его меч с широким клинком пронзил Корсо насквозь, слева направо, прошел через оба легких. Пусть я еще ударил его кинжалом в шею, но Корсо уже был считай что мертв. А Марко? Он пытался опередить меня. Он был злее, а я оказался удачливее.

Судя по виду Бартоло Барони, он может последовать за своим сыном в могилу весьма скоро. Ни один человек, так налитый кровью, не может прожить долго. Не нужно быть врачом, пусть даже фальшивым, чтобы это понять. Значит, когда Бартоло умрет, Тессина станет свободна. Она будет богатой вдовой. Тогда ничто не сможет ей помешать присоединиться ко мне в Риме. Сколько времени придется ждать: год, два? Даже десять уже не казались мне вечностью.

Однако сам я больше никогда не увижу Флоренцию. Он важная персона, этот Бартоло Барони. Может, ему и не так долго осталось жить, но я знал, так же точно, как лимон створаживает молоко, что он использует все оставшееся ему время, чтобы уничтожить меня. Мой отец будет в безопасности: гильдия мясников защитит его. Но не меня. Барони легко убедит Синьорию приговорить меня к смерти заочно. Он постарается, чтобы за мной сразу же началась охота, если я когда-либо ступлю на землю Республики, если я когда-либо заеду на север дальше Питильяно. Я приговорил себя к Риму или к тому месту, куда Зохан отправится дальше. Но Рим с Тессиной уже станет раем.

Но продолжит ли она меня любить? Я стал убийцей. Примет ли она меня, зная, какие пятна у меня на душе? На это у меня не было ответа. Пока я еще лежал в постели, ко мне приходил священник – больше ученый, чем поп: доктор теологии или кто-то в этом роде. Он слышал, что я паломник, благочестивый юноша, которого ограбили и оставили умирать за воротами Ассизи, – и это была самая несправедливая расплата не только за мою набожность, но и за щедрость и милосердие, поскольку я спас жизнь их потерянному коллеге Аполлонио.