Софи Кинселла - В поисках Одри

– Твоя мама наложила на меня запрет. Слегонца вышла из себя. Фрэнк мне помогал, а она начала разглагольствовать о том, что ему нельзя играть, в том числе и нельзя сидеть с другом, подсказывая ему, что делать.

– Ага, – киваю я, – представляю. Твои тоже так психуют из-за этих игр?

– Вообще-то нет, – отвечает Линус. – Они больше из-за бабушки переживают. Она с нами живет, и она чокнутая по-настоящему. Я хотел сказать…

Он резко замолкает, повисает неприятная тишина. До меня доходит секунды через три.

Вот, значит, какого он обо мне мнения. – Для меня это ужасный удар. – Ну разумеется.

Молчание становится все неприятнее. Слово «чокнутая» буквально витает в воздухе, как французские слова во Фрэнковой программе.

Чокнутая.

«Fou».

Это я успела выучить, прежде чем меня забрали из школы. «Folie» на французском тоже означает сумасшедшая, да? Только звучит как будто модно. Словно сумасшедшая в полосатом пуловере «Бретон» и с красной помадой.

– Извини, – говорит Линус.

– Не извиняйся, – чуть не агрессивно отвечаю я. – Ты ничего такого не сказал.

И это правда. Он не сказал. Остановился на середине фразы.

Хотя останавливаться на полуслове – это хуже всего. Такая вежливая агрессия, потому что со сказанным потом не поспоришь. Спорить приходится с тем, что ты себе навоображал .

А они потом все отрицают.

Самая мастерица обрывать все на полуслове – это моя мама. Она просто королева. Вот свежие примеры в случайном порядке:

1.

Мама: Я серьезно считаю, что твоя так называемая подруга Натали могла бы…

И замолкает.

Я: Что могла бы? Предотвратить случившееся? Что, она виновата? Можно свалить все на Натали Декстер?

Мама: Не раздувай. Одри, я не это хотела сказать.

2.

Мама: Я купила тебе средство для умывания. Смотри, специальная формула для подростков.

Я (читая этикетку): Для проблемной кожи. Ты что, считаешь, что у меня проблемная кожа?

Мама: Нет, конечно, дорогая. Но надо признать, что иногда она у тебя слегка…

И замолкает.

Я: Что? Гадкая? Противная? Ходить надо с пакетом на голове?

Мама: Не раздувай. Одри, я не это хотела сказать.

Я, в общем, уже приспособилась к этим обрывам на полуслове. Вот и Линус сейчас так же осекся, а я знаю, что он собирался сказать. «Такая же чокнутая, как ты».

Я ему противна. Я уверена. Он приходит, потому что это прикольно, как парад уродов. Девочка в темных очках, ха-ха-ха, смотри, забилась в уголок.

А молчание все длится и длится, и кто-то должен его нарушить, так что я сдержанно говорю:

– Да. Я сумасшедшая. Так уж вышло.

– Нет! – Линус как будто в шоке. Как будто удивлен, пристыжен, поражен. Даже как будто в ужасе. Как будто не ожидал, что я такое скажу. (Видите, я все это поняла по одному слову.) – Ты вообще не как моя бабушка, – добавляет он и хихикает, словно над шуткой, ясной только узкому кругу. – Ты бы поняла, если бы ее увидела.

Голос у него мелодичный. Не то что у Фрэнка, который почти всегда разговаривает как отбойный молоток. Линус снова смеется, и я испытываю огромное облегчение. Если смеется, значит, я ему не противна, верно?

– Я, наверное, больше не буду приходить, пока Фрэнку снова не разрешат играть.

– Угу.

– Твоя мама считает, что я дурно влияю.

– Она считает, что всё дурно влияет, – отвечаю я, закатив глаза, хотя он и не видит.

– А ты когда-нибудь выходишь?

На этот раз он договорил, но все равно повисло напряжение. По крайней мере, вокруг меня. Выходишь? Мне хочется свернуться калачиком и закрыть глаза.

– Вообще-то, нет.

– Ясно.

– Хотя надо пойти в «Старбакс».

– Круто. Когда?

– Но я не пойду, – произношу я неожиданно резко. – Просто… Не могу.

Опять наступает тишина. Я еще больше вжимаюсь в диван, подальше от него. Мне снова кажется, что его вопросы кружат в воздухе, как в той программе: Почему? Как так? Что происходит?

– Мне надо сходить, типа терапия такая, – отчаянно и поспешно добавляю я. – Надо по чуть-чуть. Но «Старбакс» – это не чуть-чуть. Это очень много. И я никак не могу. Вот и не пойду.

Каждый раз, рассказывая что-то о себе, я жду, что Линус уйдет. Но он все еще здесь.

– Это как аллергия, – восторженно говорит он, – как будто у тебя аллергия на «Старбакс».

– Наверное. – Я уже начинаю здорово уставать от этого разговора. В поисках успокоения, я вцепляюсь в подушку, и сухожилия все разом выступают.

– И на зрительный контакт аллергия.

– У меня на любой контакт аллергия.

– Нет, – немедленно протестует он. – На мозговой контакт нет. В том плане, что записки ты писать можешь. И разговаривать. Тебе же хочется говорить с людьми, просто ты не можешь. Надо, чтобы тело следовало за мозгом.

Я какое-то время молчу. До сих пор так это никто не формулировал.

– Наверное, – наконец отвечаю я.

– А обувной контакт?

– Что?

– Обувной контакт!

– Что это такое? – Я бы рассмеялась, но мой тупой допотопный мозг отключил соответствующую кнопку. Слишком уж напряжение высоко.

Мне вообще недодали столько смеха. Иногда я даже надеюсь, что он где-нибудь копится, и когда я выздоровею, он прорвется одним огромным приступом, который продлится целые сутки.

А Линус тем временем садится на диван – на другой конец. Краем глаза я вижу, что он протягивает в мою сторону грязную кроссовку.

– Давай, – говорит он, – обувной контакт. Попробуем.

Сначала я не могу пошевелиться. Я – свернувшийся клубком еж. Я и знать не хочу.

– Ну, ногой-то ты можешь пошевелить, – не сдается Линус. – Смотреть не обязательно. Просто двигай.

Он настойчив. Я вообще поверить не могу. Моему допотопному мозгу это уже совершенно не нравится. Он велит мне лезть под одеяло. Прятаться. Бежать. Что угодно.

Если не реагировать, думаю я, может, он сдастся, и забудем об этом.

Но секунды идут, а Линус не уходит.

– Давай, – подзуживает он, – спорить готов, что ты сможешь.

В голове звучит еще и голос доктора Сары: « Тебе надо выходить за границы привычного ».

Я начинаю потихоньку двигать ногу по ковру до тех пор, пока резиновый ободок моей кроссовки не касается ободка его. Но остальное тело все еще отвернуто. Глаза пристально смотрят на обивку дивана, а весь мозг сфокусирован на сантиметре ноги, которым я его касаюсь.

Да, я знаю, что между нами две кроссовки, и понимаю, что ничего менее эротичного, или романтичного, или как его там, не придумаешь, и, кстати сказать, мое тело от него все еще отвернуто, будто я его вообще не выношу. Но чувство все равно такое…

А, ладно.

Видите, как я оборвала фразу? Я тоже умею. Когда не очень хочется выдавать свои мысли.

У меня дух перехватило, это все, в чем я готова признаться.

– Вот, – довольно говорит он, – видишь?