Катрин Панколь - Гортензия в маленьком черном платье

– А скажите, пожалуйста, нужно было убить много животных, чтобы напечатать, например, экземпляр Библии?

– Очень много. Практически целое стадо. Именно поэтому книги стоили так дорого и предназначались для элиты. Кроме того, они были написаны исключительно по-латыни.

– А чем пользовались обычные люди для повседневных нужд?

– Чтобы что-то быстро записать, для черновиков, записей лекций в университете, для любовных стихотворений использовали восковые таблички. Их уже применяли в Античности. Известно также, например, что Карл Великий пользовался ими, чтобы научиться писать. Хотя успеха добился небольшого.

– Карл Великий был двоечником? – с радостным видом спросил Жереми.

Перед лекцией они встретились с Жозефиной в кафетерии. Жозефина попросила помочь ей в одном деле. Оно касалось той беседы, которая у нее была с Гортензией.

И идея, конечно, принадлежала Гортензии.

Гортензия позвонила матери, чтобы рассказать о вчерашнем концерте, голос у нее был такой, как в былые времена, – звонкий, готовый к диалогу, понимающий. Жозефина сказала себе: «Я могу с ней поговорить, она выслушает меня, не оттолкнет».

– Все отлично, мамуль! Вчера во время ужина Елена анонсировала наш совместный проект перед всеми гостями. Я так взбудоражена. Я скоро приеду в Париж. Мне понадобится….

Далее следовал длинный список того, что ей понадобится. Прежде всего нужно предоставить ей место для работы. Много места. Она хотела бы назад свою комнату, а может ли она еще использовать гостиную, чтобы переделать ее в мастерскую? «Ты не против, тебя это устраивает?» Она тарахтела в трубку: «Ой, вот увидишь, мам, вот увидишь, держись крепче, за мной будет не угнаться. На старт, внимание, ма-а-арш! Буду работать все лето, я уже договорилась о встрече с Жан-Жаком Пикаром, я так счастлива, так счастлива…»

– А кто это? – поинтересовалась Жозефина.

– Ну я же тебе уже говорила! Это человек, который способствовал продвижению самых модных марок одежды. Он примет меня, меня, Гортензию Кортес, ты представляешь, мама, и, бим-бам-бум, я понесусь на гребне успеха.

– А тебе не страшно? Нисколечки?

– А вот и ни капельки! Пустое это!

– Ты великолепна, дорогая!

– У тебя, мамуль, как жизнь? Тебя не достает больше этот зомби, который за тобой ходил?

– А ты откуда знаешь?

– Мне Зоэ все рассказала. Так что там?

– Никуда не делся.

– Ты его не прогнала?

– Нет. Не волнуйся, дорогая, он в конце концов отстанет.

– Что-то непохоже.

– Всегда же что-то случается…

– Оно не само собой случается, это ты делаешь, чтобы что-то случилось!

Жозефина ничего не ответила.

А Гортензия невозмутимо продолжала:

– Пусть он с кем-нибудь столкнется случайно. У тебя есть человек, которому ты могла бы довериться? Какой-нибудь студент, который очень хорошо к тебе относится? Он задержит его, а ты подойдешь и…

– Я никогда не осмелюсь.

– Хватит же, наконец, мам! Я от тебя уже устала. Ты предпочитаешь ходить и трястись, как овечий хвост? И так все время?

– Но ведь…

– Ты думаешь, с тобой такой приятно общаться? У нас одно только желание: не быть на тебя похожими!

– Ох! – огорченно воскликнула Жозефина. – Неужели правда?

– Да. И я сейчас положу трубку, потому что, когда ты такая, ты выводишь меня из себя!

И тогда-то она подумала о Жереми. Она поговорит с ним. Пошлет его прощупать почву и, если нужно, удержать на месте.

Ее охватил порыв благодарности к Гортензии.

– Я люблю тебя, детка моя, я счастлива, что ты вернешься в Париж, ты мне тоже можешь понадобиться.

– Особо не рассчитывай! Я буду работать день и ночь. Головы не подниму от выкроек. Направление – успех!

Жозефина повесила трубку и в который раз спросила себя: как удается ее дочери сохранять такую уверенность в себе? Разговор с Гортензией привел ее в чувство.

Она сама заговорит с тем человеком.

Жозефина и Жереми очень сблизились с тех пор, как он подошел к ней на парковке, она уже называла его на «ты».

Он как-то пригласил ее в небольшой лионский ресторанчик. Они говорили о занятиях, о его курсовой работе, о его будущем, ему интересно было, сколько зарабатывает профессор, сколько у преподавателей отпуск, часто ли Жозефина ездит путешествовать. Она улыбалась. Он рассказал ей о своей матери, которая умерла родами, о дедушке, который воспитал его: «Он разговаривал на латыни, вы представляете себе!» На его лице внезапно появилось совершенно детское, наивно-изумленное выражение. Она обрадовалась, что сумела заметить это его выражение, и подумала, что именно ради этого она и занимается преподаванием.

Предполагалось, что этим вечером, незадолго до конца занятий, Жереми выйдет из аудитории вслед за незнакомцем и проводит его до машины.

– Ты заговоришь с ним о теме лекции, обо мне как преподавателе, говори что угодно, но главное, задержи его, чтобы я могла его рассмотреть и задать несколько вопросов. Я не знаю, как он выглядит…

– Вы что, никогда его не видели?

– Только издали.

– И что мне ему говорить? Ну, например?

– Ты спросишь его, написал ли он уже курсовую работу, а на какую она тему, спросишь, студент он или вольный слушатель. Просто займешь его на время, пока я не подойду. Можешь ты такое сделать?

– Ну конечно. Теперь, когда вы мне все так хорошо объяснили…

Он сказал это таким тоном, что было ясно: ничего он не понял.

– Восковые таблички представляли собой дощечки из дерева или из слоновой кости – последние самые дорогие и шикарные. Таблички были выскоблены с одной стороны таким образом, чтобы там образовалась полость почти во всю площадь дощечки. В эту полость заливали горячий воск, на который, когда поверхность остынет, наносили надписи костяным или металлическим стилусом. А закругленный кончик стилуса был предназначен для того, чтобы стирать написанное, чтобы вновь использовать табличку для записи. Изобретательно, не так ли?

– Значит, уже тогда все было, как сейчас?

– Совершенно верно, Флориан. Мы можем прочитать в романе «Флуар и Бланшефлор»:

Человек в глубине аудитории отделился от стены, тихо открыл дверь и вышел. Жереми закрыл тетрадку, собрал учебники и вышел вслед за ним. Сердце Жозефины заколотилось. Она встревожилась: а не опасно ли это может оказаться для Жереми?

Она начала сворачивать свой рассказ, пытаясь при этом высмотреть что-нибудь в окно, не появится ли там незнакомец, а за ним Жереми, но трудно было что-то разглядеть.

Она подняла глаза на стенные часы, взмолилась к стрелкам, чтобы ползли быстрее. До конца лекции еще десять минут. Она столько не выдержит. Жозефина потерла руки, словно они были испачканы в мазуте, и объявила: