Тим Тарп - Захватывающее время

– И какой длины этот твой «газетный» маршрут? – спрашиваю я, когда мы отъезжаем от обочины.

– Практически вся эта часть города, – отвечает она.

– Господи, – говорю, – я и не знал, что доставка газет такой большой бизнес. Ты, наверное, гребешь огромные деньжищи.

– Не я, мама. И из них она дает мне на расходы.

– Как-то не очень справедливо звучит.

– Разве?

– Ну да. Если ты делаешь половину работы, то и получать должна пятьдесят процентов. А, может, и больше, так как ты работаешь за нее, пока она ездит спускать деньги в индейское казино.

– Ну и пусть, – говорит она. – Зато она оплачивает большую часть счетов.

– Большую часть?

– Ну, иногда и мне приходиться вкладываться.

– Уверен, она знала, что ты на это поведешься. Мы едем по улицам со скоростью престарелого водителя, так как Эйми приходится показывать мне, в какие дома забрасывать газеты. Я сразу же приступаю к процессу. Это движение рукой от груди вперед, примерно такое же, когда бросаешь «фрисби». К концу квартала у меня уже получается забрасывать газеты на двор, почти до крыльца. Да я создан для этой работы.

У меня все еще слегка кружится голова, но мозги постепенно прочищаются, и это совсем не радует. Меня начинает допекать мысль о том, что мама и Гич скажут на то, что я не ночевал дома. Предугадать не трудно: Гич пригрозит старой доброй военной школой. Вероятно, он записал свою угрозу на чипе и вставил его себе в тупую робо-башку.

Мама выступит со старым репертуаром, на тему, «Что подумали бы соседи, если бы увидели, как я в такое время брожу по улице». Мне только интересно, а ей-то что? Она соседей терпеть не может. Но это не имеет значения. Больше всего на свете ее волнует, что подумают люди. Как-то так получается, что я все время ставлю ее в неловкое положение. Наверное, я унаследовал это качество от папы.

А вообще я не понимаю, почему я должен кому-то что-то объяснять. Почему мне нельзя делать то, что я делаю? Это же так круто – выйти из дома ранним-ранним утром, когда солнце только поднимается над горизонтом. И с особой остротой ощутить силу жизни. Когда тебе открываются тайны, о которых скучные спящие люди даже не подозревают. В отличие от них, ты бодр и остро осознаешь свое существование именно в этот момент – между тем, что было, и тем, что будет. Уверен, все это чувствовал папа. Может, и мама раз или два. Гич? Нет. Роботы не представляют, что значит на самом деле быть живым, и никогда не узнают.

Через три улицы у нас заканчиваются свернутые газеты, а моя машина так и не находится. Эйми останавливается и переносит из багажника в салон пачку развернутых газет, и мы готовим их к доставке. Она показывает мне, как их надо сначала сложить, потом скрутить, потом скрепить резинкой. Она работает так быстро, что я не успеваю за ней. У нее волшебные руки. Честное слово, она ухитряется сложить три газеты, пока я вожусь с одной.

– Сколько таких штук ты свернула за свою жизнь? – спрашиваю я, когда она бросает очередную трубочку на пол к моим ногам.

– Не знаю. – Ее руки продолжают работать. – Такое ощущение, что сотню миллионов.

Я спрашиваю, есть ли у ее мамы какая-нибудь другая работа, она отвечает «нет», доставка газет – это ее единственное занятие. Выясняется, что бойфренд ее мамы – инвалид, у него повреждена спина. Он получает пенсию и торгует всякими вещами на «Ибэй». Когда не сидит перед телевизором в трениках. Из уст множества других людей этот рассказ звучал бы грустно, но только не от Эйми. Она рассказывает об этом с нежностью, как о человеке с неизлечимой болезнью.

Мы рассказываем друг дружке еще по паре историй о своих предках. Из ее слов я делаю вывод, что ее мама одержима азартными играми: индейскими казино, лотереями, бинго – в общем, всем, где можно быстро сорвать куш. Только она практически ничего не выигрывает. Она не удачливее броненосца, пересекающего шестиполосную скоростную трассу. Однако Эйми не осуждает ее. Потеря денег, выделенных на оплату газа, для нее просто жизненный факт. Вероятно, она думает, что такое бывает у всех.

Я рассказываю о маме и Гиче и об офисе моего настоящего отца на вершине здания «Чейз». В подробности я не вдаюсь, хотя чувствую, что Эйми можно рассказать что угодно, и она не станет осуждать меня. Ее голос останется ровным и мягким, как подушка, на которую кладешь голову после трудного дня.

Она миленькая, в ботанском смысле слова. Ну, вы знаете этот типаж: очки съехали на кончик носа, кожа бледная из-за постоянного сидения дома, рот слегка приоткрыт, как у всех ботанов, когда заложен нос. Однако у нее пухлые губы, изящные брови и красивая, тонкая шея. Она не скандинавская блондинка, как Кэссиди: ее волосы сероватые и прямые. А еще у нее нет голубых, как воды фьордов, глаз – они у нее светлее, цвета воды в общественном бассейне. И все же в ней есть нечто, что вызывает у меня настоятельное желание сделать ей что-нибудь. Не с ней. А именно для нее.

– Знаешь что? – говорю я. – Если мы найдем мою машину, я все равно помогу тебе закончить твой маршрут.

– Ты не обязан этого делать, – говорит она, но по ее глазам я вижу, что мое предложение ее обрадовало.

– Знаю, что не обязан, – говорю я. – Я просто так хочу.

Заготовив большую партию газет, мы снова трогаемся в путь. Моей машины нигде не видно, но чем дальше мы продвигаемся, тем слаженнее работаем. Я называю ее Капитаном и предлагаю ей называть меня Спецагентом Угрозой. Вместо того, чтобы скучными «сюда» или «тут» указывать мне, в какой дом бросать газету, она, по моему настоянию, кричит: «Пуск торпеды, спецагент Угроза, пуск торпеды!» Через какое-то время мы уже едем по улицам на пределе разрешенной скорости, и я ни разу не промахиваюсь.

– Знаешь, – говорит она. – Мне кажется, сегодня я впервые получаю удовольствие от этой работы.

– Мы отличная команда.

– Думаешь? – Ее взгляд полон надежды.

– Уверен.

И вдруг неожиданно возникает моя машина: стоит поперек чьей-то лужайки. Причем это лужайка одного из клиентов Эйми.

– Господи, – говорю я. – Не верится, что я шел пешком отсюда. Ведь это, наверное, полторы мили.

– А что она делает во дворе? – спрашивает Эйми.

В моей голове быстро проносится воспоминание о том, как я несусь по лужайкам и ору во все горло.

– Не знаю, – отвечаю я. – Наверное, тут самое безопасное место, чтобы оставить машину. Но лучше бы забрать ее до того, как проснутся хозяева или мимо проедут копы.

Оказывается, что в баке кончился бензин, и это для меня огромное облегчение. Мне было бы не по себе от мысли, что я бросил ее здесь без веских причин.

В теории убрать машину с лужайки легко, а вот на практике это не так-то просто. Эйми садится за руль, а я принимаюсь толкать сзади. Проблема в том, что земля на лужайке рыхлая, поэтому я напрягаюсь изо всех сил. К тому моменту, когда нам удается дотолкать тачку до обочины, я чувствую себя полностью измотанным.