Тим Тарп - Захватывающее время

– Я так счастлива, что мы встретились, – говорит она мне, а я ей:

– Я тоже, – и слова растворяются в новых поцелуях.

Я целую ее губы, глаза, брови, лоб, уши, шею и даже грудь через ткань ее майки. Мы перекатываемся то на одну сторону, то на другую. Сначала я наверху, потом она, потом мы лежим на боку, а диван такой узкий, что она едва не скатывается на пол. Я крепко хватаю ее и говорю:

– Не бойся, я не дам тебе упасть. А она тихо предлагает:

– Пойдем в мою комнату. Там кровать пошире.

– Конечно, пошли, – отвечаю я, готовя себя к тому, чтобы прокручивать в голове экранную версию «Тупого и еще тупее», считать до миллиона и даже представить во всех деталях процесс препарирования лягушки. В общем, ко всему, что может помешать мне зайти слишком далеко с Эйми. Я в том смысле, что если она расплакалась из-за того, что я велел ей заткнуться, что будет, если ей придется бросить того, кто стал ее первым мужчиной.

Странно лежать на ее кровати посреди всех этих фантастических романов и рисунков, изображающих коммандера Аманду Галлико верхом на лошади. Сначала кажется, что эта комната совсем не располагает к сексу, но на самом деле это не так. Наоборот, в ней царит мега-интимная атмосфера, как будто мы одни в нашей маленькой, причудливой космической капсуле, летящей сквозь вселенную.

– Как же ты мне нравишься, – говорит Эйми между поцелуями. Я уверен: ей хочется сказать «люблю», причем не потому, что она на самом деле любит меня, а потому, что ей хочется сказать именно это. Конечно, она не может. Ведь первым это должен сказать я.

– Ты ужасно, просто ужасно мне нравишься.

– Ты потрясающая, – говорю я. – Ты замечательная.

– Снимем одежду? – предлагает она.

Что мне делать? Ответить «нет»? Ну нет такого интересного фильма, такого большого числа и такой уродливой препарированной лягушки, которые могли бы помешать всему этому.

– Конечно, давай. – Мои губы так близко к ее губам, что кажется, что слова падают в нее, как пенсы – в колодец желаний.

Это всегда самая неловкая стадия. Мне снимать с нее одежду? Ей – с меня? Или каждому раздеваться самостоятельно? Я в том смысле, что кому охота возиться с чужими носками? В общем, мы делаем и так, и эдак.

Я вынужден отказаться от всего, что говорил насчет отсутствия сексапильности у этой девочки. Без дурацких маек с лошадиными мордами и третьесортных мешковатых джинсов ее тело выглядит сказочно. Я говорю не о пышных формах. Главное ее достоинство – это кожа, чистая, гладкая. Она кажется алебастровой в тусклом свете цифровых часов.

– Нагота… На тебе она потрясающе смотрится, – говорю я ей.

Ее руки действуют уверенно, без робости и застенчивости, мои – тоже. Мы с неимоверной скоростью движемся вперед, когда она вдруг садится и говорит:

– Подожди здесь. Я сейчас вернусь.

«Вот черт!» – думаю я. Она что, сдурела? Довела меня до точки невозврата и слиняла? Но она возвращается в комнату и запрыгивает на кровать, в руке у нее презерватив, который она достала из маминой тумбочки.

– От греха подальше, – говорит она. Эта девочка позаботилась обо всем.

Кэссиди всегда нравилось быть сверху, и я это обожал, но с Эйми я решаю использовать старомодную позу. В следующий раз будем извращаться. Сейчас я должен помочь ей распрощаться с невинностью. Я думаю, что это даже к лучшему, что мы делаем это. Она приобретет некоторый опыт с парнем, который уважает ее интересы. Никаких мучений. Только положительные эмоции.

В какой-то момент я смотрю на ее лицо. Ее глаза закрыты, губы что-то неслышно шепчут, на лице какое-то возвышенное выражение, как у молящегося святого. Неожиданно я чувствую, что скорлупа, под которой пряталась моя собственная чистота, начинает отлетать слой за слоем. И чем быстрее мы движемся вперед, тем больше слоев сгорает, и, наконец, наступает волшебный момент, когда остаюсь истинный я, чистый, как ее тело, сияющее и прекрасное.

Мы долго лежим и молчим, и я глажу ее.

– Ты чудо, – говорит она. – Мы как будто слились в единое целое.

Я целую ее в лоб и говорю:

– Спасибо. Наверное, легко показаться чудом тому, для кого это первый раз. – Она ничего на это не говорит, поэтому я спрашиваю: – Ведь для тебя это в первый раз, да? – Ответа нет. – Эйми?

Все же она отвечает:

– Не совсем.

– В каком смысле? Кажется, ты говорила, что у тебя никогда не было парня.

Она опять колеблется, ее глаза закрыты, губы сжаты. Удивительно: мое нутро пронзают странные отрицательные разряды, пока я жду ответа. Похоже, я и в самом деле боюсь того, что она скажет.

– Я не хочу, чтобы ты ненавидел меня. Я целую ее в лоб.

– Этого не случится. Тебя невозможно ненавидеть.

– Обещаешь?

– Вот тебе крест. Клянусь всеми святыми.

– Не надо шутить.

– А я серьезен. Обещаю, что не возненавижу тебя. Она тяжело вздыхает.

– Это произошло случайно, – говорит она. – То есть я ничего не планировала.

– Это ясно. Я никогда ничего не планирую.

– Дело в том, что мы было четырнадцать, и я не знала, что бывает между мальчиком и девочкой, а у нас ночевал сын Рэнди.

– Господи, сын этого моржа Рэнди?

– Да, – извиняющимся тоном тихо говорит она. – Мама постелила ему на диване, и вскоре после того, как все легли, он пришел ко мне и спросил, можно ли ему спать со мной. Он сказал, что диван слишком узкий и у него от него болит спина.

– Боже, это же полнейшая лажа!

– И я решила, что ничего страшного в этом нет. Ведь мы с ним почти родственники. И вот он залезает под одеяло и прижимается ко мне. Он говорит мне, как ему уютно в моей кровати и какое у меня теплое тело, потом начинает рассказывать, что весь ужин наблюдал за мной и любовался, как я ем.

– Он сказал, что ему понравилось, как ты ешь?

– Да. Я лежала на спине, и он положил руку мне на живот, а носом стал тереться о волосы и говорить, какая я красивая. Я просто закрыла глаза и пыталась успокоить бешено бьющееся сердце, но ничего не получалось. Раньше никто мною не интересовался, и мне казалось, что я на самом деле ему интересна.

– Не сомневаюсь в этом. Он сморщилась.

– Нет, я его не интересовала. В том смысле, что как человек. Он делал все это только ради одного. А я не сообразила. Действительно, чем четырнадцатилетняя девчонка может заинтересовать двадцатилетнего парня?

– Да ну на! Ему было двадцать? Вот извращенец!

– Ну, а мне тогда казалось, что взрослый парень увидел во мне то, что не могут разглядеть мальчишки из школы. Что вообще никто не может разглядеть. Он, в общем, уверял, что любит меня, а я не слышала этих слов с тех пор, как умер папа. Ощущение было потрясающим, я чувствовала себя Спящей красавицей, которая пробудилась от поцелуя. Но я не знала, что делать, поэтому просто лежала и позволяла ему все делать самому. Когда я заплакала, он рукой зажал мне рот. Потом, когда все закончилось, он вернулся на диван, а за завтраком даже не взглянул на меня. С тех пор он больше никогда к нам не приезжал. Думаю, сейчас он живет в Колорадо.