Array Коллектив авторов - Много добра, мало зла. Китайская проза конца ХХ – начала ХХI века

Содрогнувшись, Лун встал. Мальчик чуть не отлетел кувырком и, захныкав, метнулся к матери. Он обхватил ее за ногу и со страхом уставился на Луна. Слезы струились по лицу жалкими ручейками. Заплаканная Мэй До погладила его и с удивлением спросил: «Как ты узнал?»

«По ножу», – ответил Лун.

Женщина долго смотрела на нож у него в руках.

Два дня подряд Мэй До с сыновьями провела у гроба Лао Дао. На третий день вновь зашла в дальнюю комнату. Лун посчитал, что она просто устала – в годах ведь, – и не придал этому значения. Через какое-то время оттуда донесся стон. Ворвавшись туда, он увидел в ее теле рукоятки двух ножей, изо рта пузырилась кровавая пена. «Матушка», – позвал он, подняв ее.

«Славные ножи», – проговорила она, поглаживая рукоятки. А потом схватила Луна за руку: «Отца твоего и меня похорони непременно рядом с родным отцом».

«Хорошо», – пообещал Лун.

Она потянула его за край одежды: «Ну же, пообещай матери, что оставишь младшенького в живых».

«Но матушка…» – возразил Лун.

«Искать его родного отца не нужно, – продолжала Мэй До, – это случайный прохожий. Здоровьем младшенький не вышел, оставь его, пусть живет».

«Матушка…»

«Ну же, обещай матери», – рассердилась Мэй До.

«Добро», – процедил сквозь зубы Лун.

Тело ее ослабло, и руки разжались.

В это время в комнате с ревом появился Ма Девятый. Он хотел броситься к матери, но, увидев, что ее обнимает Лун, подойти не осмелился, а лишь без конца плакал и дрожал. Лун вытащил из тела матери ножи, вытер кровь и, покосившись на мальчика, рыкнул: «А ну не хнычь, за пиписку вон подержись, вспомни, мужик ты или нет. Будешь ныть, отправишься у меня вслед за отцом с матерью». И отшвырнул ножи в сторону. Перепуганный Ма звал то отца, то мать.

Спустя три дня Старшой Лун со своими конниками перебрался в Хэйваньчжай.

Прошел месяц, и он предложил Сяо Фэну сложить полномочия старосты. Мол, время нынче смутное, у власти военные, возвращайся-ка ты лучше домой и живи в свое удовольствие! «Как еще только голову сносил», – говаривал потом Сяо Фэн.

Так Старшой Лун стал старостой, но Ма Девятому ничего доброго это не сулило. Еще незамужних сестер – седьмую и восьмую – Старшой Лун перевез в Хэйваньчжай, и в Дуаньчжае остался один двенадцатилетний Ма. С тех пор Луна он больше не видел. Тот, конечно, о нем заботился, прислал лодку, которую построили по его приказу на берегу реки. Ма Девятый ловил для него рыбу и получал два ляна серебром в месяц. Этого было вполне достаточно, почти столько же получали работавшие на добыче киновари. Это были уже годы республики [73], англичане давно уже не могли добывать руду в тех краях. Но не бросать же выработки, и Старшой Лун, потратив не так уж много серебряных даянов [74], возобновил добычу. Получаемые ярко-красные прозрачные кристаллы после тепловой обработки превращались в отливавшую металлическим блеском белую ртуть. На ртути Лун сколотил целое состояние, накупил оружия и набрал отряд числом больше ста человек для охраны прииска. С тех пор его могущество в округе еще больше укрепилось.

Рыба в речке водилась лишь одна: усеянная черными крапинками по темно-серому фону, она обладала отменным вкусом. По форме она напоминала меч, который, по легенде, есть только на небесах, и с древности его прозывали «пестрый небесный клинок». Из-за прозрачности вод Дуаньхэ днем эту рыбу не увидишь, она появлялась из мрака подземного русла под нависшим над ним утесом лишь по ночам, при ясном свете луны, и, заслышав малейший звук, тотчас скрывалась обратно. Вот Ма и приходилось в сумерках подгонять лодку к входу в пещеру, бросать камень-якорь и напряженно ждать в тишине.

Да вот беда: «пестрый небесный клинок» не обязательно появлялся и по ночам, когда светила круглая, как серебряное блюдо, луна. А Старшой Лун без этой рыбы жить не мог, говорил, мол, просто пристрастился к ней. Печаль лишь в том, что, подкарауливая рыбу, Ма Девятый жил больше по ночам, чем при свете дня. Да и то за месяц бдения в лучшем случае удавалось наловить цзиней [75] с десяток. А от Луна приходили за рыбой через два дня на третий.

Осенью того года, когда Ма Девятому исполнилось двадцать пять, подручные Старшого Луна привели ему женщину и сказали, что она будет ему женой. Никакой встречи невесты у ее дома, никаких проводов в дом жениха, пришла и стала жить в старом доме семьи Ма. Давно уже не чувствовалось, что в нем кто-то живет, и лишь появившаяся там женщина вдохнула в него жизнь. Раньше Ма Девятый редко возвращался домой и в основном спал под навесом в лодке. С приходом женщины он, если не караулил рыбу на реке, всегда приходил ночевать в старый дом. Женщина была из крестьянской семьи, в жизни разбиралась и жила с ним мирно. Она видела, что жизнь у человека несладкая. Переживая, нередко пеняла ему, мол, когда спать надо ложиться, тебя нет, а когда никто не спит, ты за порог. Не удалось избежать и пересудов о неправоте Старшого Луна. В Дуаньчжае никто понятия не имел, о чем спорили муж с женой, а вот Старшой Лун, как ни странно, узнал. Когда на глазах Ма Девятого подручные Луна связали женщину и бросили в воды Дуаньхэ, он сотрясался в рыданиях и клялся Небом, что не он раскрыл тайну. Женщина поверила его словам и, перед тем как погрузиться в пучину, воскликнула: «Чем жить как ты, Девяточка, лучше помереть, давай и ты тоже!» Она хотела крикнуть что-то еще, но на поверхности воды лишь поплыли пузыри, которые потом полопались один за другим. Так Ма Девятый и не узнал, что она хотела сказать. Кровь прилила к сердцу, он суетливо выбежал на берег, ноги на валуне задрожали, так же суетливо он отступил на несколько шагов, рухнул на колени и взвыл, обратившись в сторону Хэйваньчжай: «Эх, старший брат, старший брат!»

А Старшой Лун в это время на вороном скакуне наблюдал за ним с биноклем в руках. Пораженный увиденным, он воскликнул, обращаясь к небу: «Сын твой старался как мог, матушка, неужто не хотелось иметь родного брата, такого, с кем и на тигра ходить можно, и на бой выступать в едином строю? Не думай, что сын твой не знает пощады, пусть твой Девяточка живет как знает! Твоему сыну довольно было одним глазком на него глянуть, чтобы понять – человек он никчемный. Уж как безжалостно твой сын к нему ни относился, он так ни на что и не осмелился! Хотел вынудить его на непокорность, но ты только глянь на этого слизняка: собственная жена от моих рук погибла, а он даже в реку прыгнуть не осмелился! Придется, матушка, и дальше быть безжалостным, только тогда он выживет, слишком много врагов у твоего сына!»

Ма Девятому, конечно, было не понять стараний Старшого Луна. Тот в те годы всех подмял в округе, а большому человеку без жестокости никак.

Поступать безжалостно с Ма Девятым не хотелось, и оттого, что иначе было нельзя, славившегося бессердечием Старшого Луна мучили угрызения совести. На самом деле он Девяточку жалел, но был вынужден скрывать эту жалость и никогда ее не выказывать. Он прекрасно понимал: стоит ему признать Девяточку братом, трудно даже сказать, сколько врагов начнут точить на него ножи. Здесь, в горах Улиншань, где воинские искусства были делом привычным, по традиции мужчины с женщинами не воевали, и старшим сестрам Ма Девятого ничего не угрожало. Данное матери обещание оставить ее Девяточку в живых не позволяло Старшому Луну поступать иначе. Несмотря на могущество, обеспечить кому-то абсолютно безопасную жизнь с помощью военной силы ему было не по плечу. Такое кругом лихолетье и беззаконие! Одолеть кого-то можно лишь еще большим беззаконием. Без многообещающих, многозначительных заявлений старостой Хэйваньчжая, деревни в тысячу с лишним дворов, мог запросто стать кто-то другой. Чего-чего, а распрей в борьбе за положение, за то, чтобы что-то отобрать, Лун хлебнул с лихвой. Бывало, он даже завидовал Девяточке: чем плохо – лови себе рыбу по ночам, и никаких тебе переживаний и необязательных неприятностей!