Джеймс Клавелл - Гайдзин. Том 2

– Если пользоваться кувалдой, чтобы раздавить осу, то можно не только прослыть глупцом, но и нажить себе геморрой.

Кеттерер расхохотался.

– Чертнязьми, это вы здорово сказали, мистер Струан. Геморрой, а? Еще один образчик вашей китайской философии, а?

– Нет, сэр. Диккенс. – Он размял спину и оперся на палки. – Мне было бы приятно, сэр, и Анжелике тоже, оказаться на борту «Жемчужины» вместе с капитаном Марлоу и в открытом море, на короткое время. – Небесный Наш посоветовал ему, что поскольку прецедент, который он использовал – бракосочетание родителей Малкольма, – имел место в открытом море на пути из Макао в Гонконг, ему, для верности, нужно было сделать то же самое. – С вашего благословения, разумеется.

– Мне было бы приятно видеть «Благородный Дом» во главе всех благих начинаний в Япониях. Ясно, что времени на это вам не хватает. Я полагаю, десяти дней будет достаточно, чтобы предпринять практические шаги в этом направлении. Думаю, завтра «Жемчужина» и Марлоу понадобятся для дел флота. – Кеттерер повернулся, чтобы уйти.

– Погодите, – остановил его Малкольм, чувствуя, что его охватывает паника, – предположим, я сделаю заявление прямо сейчас, всем здесь присутствующим, что мы… что мы прекращаем с этого момента все поставки оружия в Японию. Это вас удовлетворило бы?

– Вопрос в том, удовлетворит ли это вас… – ответил адмирал, наслаждаясь тем, как этот человек, олицетворявший все, что он презирал, извивается на крючке. – А?

– Что… что мне нужно сделать или сказать, сэр?

– Не мое это дело – вести ваш бизнес. – То, как Кеттерер произнес это слово, желчно, с нескрываемым презрением, сделало его похожим на грязное ругательство. – Мне так думается, что если что-то хорошо для Японии, это хорошо и для Китая. Если вы откажетесь от торговли оружием здесь, почему не сделать то же самое и в Китае, на всех ваших кораблях – и в отношении опиума тоже?

– Этого я сделать не могу, – ответил Малкольм. – Это разорит нас; опиум не является противозаконным, и то и другое разрешено…

– Занятно. – Опять слово было тяжело нагружено сарказмом. – Я должен от всей души поблагодарить вас за прекрасный, как всегда, ужин, мистер Струан. Надеюсь, вы извините меня, но у меня много дел на завтра.

– Подождите! – воскликнул Малкольм дрожащим голосом. – Пожалуйста, пожалуйста, помогите мне, завтрашний день ужасно важен для меня, клянусь, я буду поддерживать вас в чем угодно. Я стану первым, но, пожалуйста, помогите мне с завтрашним днем. Прошу вас.

Адмирал Кеттерер поджал губы, готовый оборвать этот бесполезный разговор. Вот в этом все и дело, хотя нет сомнения, что поддержка среди этих подлых мерзавцев мне пригодилась бы, если даже десятая часть всех сплетен, которые можно услышать на их растреклятых собраниях, правда. Полагаю, этот еще не так плох, если ему можно доверять, по сравнению с остальными, по сравнению с этим чудовищем Грейфортом.

– Когда ваша дуэль?

Малкольм собирался ответить правдиво, но остановился.

– Я отвечу на этот вопрос, сэр, если вам угодно, и я помню, что вы говорили о дуэлях, но моя семья очень серьезно относилась к вопросам чести по крайней мере два поколения, и я не хочу отставать. Это традиция, как и служба в Королевском флоте, я полагаю. Большая часть той магии, которой обладает в наших глазах Королевский флот, зависит именно от этого, от традиции и чести, не так ли?

– Без этого Королевский Флот не был бы Королевским флотом. – Кеттерер глубоко затянулся сигарой. По крайней мере, сей юный балбес это понимает, клянусь Богом, хотя это ничего не решает. Правда заключается в том, что мать этого несчастного полудурка совершенно права, не одобряя этого брака, – девушка весьма привлекательна, но едва ли является правильным выбором: плохая порода, типично французская. Я оказываю ему услугу.

Так ли?

А помнишь Консуэлу ди Мардис Перес из Кадиса?

Впервые он встретил ее, когда был гардемарином и служил на «Королевском Сюзерене». Они тогда зашли в Кадис с визитом вежливости. Адмиралтейство отказало ему в разрешении жениться, его отец также возражал против этого брака, и когда, по прошествии долгого времени, он все же добился от них согласия и полетел назад, чтобы забрать ее, она оказалась уже помолвленной. Она тоже была католичкой, с грустью подумал он, все еще любя ее после стольких лет.

Католичка, от этого все они бесенеют; готов поспорить, и мать Струана тоже. Словно это имеет какое-то значение. Правда, семья Консуэлы была достойной, а у этой девушки – нет. Да, я все еще люблю ее. После нее никого не любил. Никогда не испытывал желания жениться, после того как потерял ее, как-то не мог. Однако это позволило мне всего себя отдать флоту, так что жизнь не прожита совсем, черт меня подери, впустую.

Так ли?

– Я собираюсь выпить еще бокал портвейна, – сказал он. – Это займет от десяти до пятнадцати минут. Что вы можете сделать, чтобы указать остальным дорогу, за десять или пятнадцать минут, а?

Горнт поспешно спустился по ступеням фактории Струана в черноту ночи вслед за другими гостями, расходившимися с ужина. Они оживленно переговаривались между собой, жались друг к другу и придерживали шляпы от ветра. Некоторых ожидали слуги с фонарями, чтобы проводить домой. После вежливого, но торопливого «спокойной ночи» он направился к соседней фактории Броков. Стражник, высокий сикх в тюрбане, отдал честь и уставился на него во все глаза, когда он, перескакивая через две ступеньки, взлетел по лестнице и постучал в дверь Норберта Грейфорта.

– Кто там?

– Я, сэр, Эдвард. Извините, это важно.

Из-за двери раздалось недовольное ворчание. Потом засов со стуком отодвинулся. Волосы Норберта были всклокочены. Он появился в ночной рубашке, ночном колпаке и постельных носках.

– Какого черта, что стряслось?

– Струан. Он только что объявил, что с этого момента «Благородный Дом» будет неукоснительно соблюдать эмбарго на все оружие и на весь опиум в Японии и что он отдает то же распоряжение в отношении всей Азии и китайской торговли.

– Это еще что, очередная шутка?

– Это не шутка, мистер Грейфорт, сэр. Это произошло во время вечера – все это он сказал минуту назад перед всеми гостями, сэром Уильямом, большинством иностранных послов, адмиралом, Дмитрием. Точные слова Струана, сэр: «Я хочу сделать официальное заявление. Вслед за публикацией моего письма в «Гардиане» сегодня я решил, что отныне наши корабли не будут перевозить оружие или опиум и компания Струанов не станет торговать ими ни здесь, ни в Китае».

Норберт захохотал.

– Входите, это надо отпраздновать. Он оставил компанию Струана не у дел. И сделал нас «Благородным Домом». – Он выставил голову в коридор и прокричал своему номер один бою: – Ли! Шампанского, чоп-чоп! Входите, Эдвард, и прикройте за собой дверь, из нее ужасно дует и холод такой, что даже у бронзовой мартышки зад отмерзнет. – Он прибавил света в масляной лампе. Спальня у него была просторная, с широкой кроватью под балдахином на четырех столбах; на полу лежали ковры, по стенам были развешаны картины, написанные маслом, с клиперами Броков – их флот был меньше, чем у Струанов, но по количеству пароходов они обгоняли «Благородный Дом» чуть ли не вдвое. Некоторые картины пострадали от пожара, и потолок тоже еще не был до конца отремонтирован. Книги стояли стопками на столиках вдоль стен, одна, открытая, лежала на кровати.