Джон Бёрджер - Дж.

Итак, Дж. с Нушей спустились по лестнице.

Из домов выходили люди, громко переговариваясь. Какой-то парень пробежал по улице в одну сторону, потом в другую. Дж. не понимал ни слова – все говорили по-словенски. Парень помчался вниз по холму, к заливу. Нуша что-то спросила.

– Сегодня итальянцы объявили войну, – шепнула она Джи. – Война началась.

Он схватил ее за руку.

– Поздно, – сказала Нуша ему в лицо. – Надо было раньше мне паспорт отдать.

Он не стал ее удерживать, и она бегом спустилась с холма. На полпути она остановилась, с кем-то заговорила, показывая на Дж., и понеслась дальше, придерживая юбки одной рукой и гулко топая по булыжной мостовой.

К удивлению Нуши, брат только спросил, откуда у нее паспорт. Она сказала, что нашла. Боян решил, что с паспортом сможет уехать: на следующий день наверняка отправится последний поезд в Италию.

Боян добрался до Франции и несколько месяцев провел в Марселе, где им заинтересовалась французская полиция. Осенью 1915 года в марсельской розыскной сводке указаны его фамилия (фамилия Джи), место рождения (Ливорно), возраст и род занятий (Бояна). Там же приводится номер досье, в котором наверняка была фотография и прочие приметы. Все перечисленные в розыскной сводке лица именуются одинаково – «подозреваемый». Их преступления не называются.

Министерство иностранных дел Великобритании не стало разыскивать человека, которому был выдан фальшивый паспорт. Дж. сочли пропавшим без вести, погибшим. Много лет спустя, в Югославии, Боян под фамилией Дж. (той самой фамилией, которую Дж. носил бы, если бы его воспитывал Умберто) принял участие в подготовке убийства короля Александра Карагеоргиевича.

Дж. спустился вниз по холму, к порту. Мужчина, с которым говорила Нуша, улыбнулся Дж. и, не таясь, пошел следом. Навстречу им поднималась толпа. Сзади люди выстроились в неровные шеренги и несли австрийское знамя. Передние ряды больше напоминали неустойчивую волну, которая то бормотала, то ревела, разбиваясь и опять сливаясь воедино. Люди в толпе не имели ничего общего между собой – ни одежды, ни возраста, ни лиц, ни головных уборов, ни телосложения, ни языка. Они родились в разных местах – в словенских и истрийских деревнях, в Сербии, Галиции, Греции, Турции и России, в Африке. Объединяла их только нищета – и место, куда они стремились.

Дж. снова ощутил нелепость вопроса «Куда идти?». Ему опять пришел в голову единственно возможный ответ: «Дальше». Он пошел вслед за толпой.

Толпа совсем не напоминала толпу в Лондоне в день объявления войны.

Лондонская толпа была статичной. Люди не знали, куда идти. Они ничего не требовали. Толпа выла и ревела, глядя пустыми глазами, горя нетерпением заполучить желаемое, хотя не знала, чего именно желает. Толпа ждала, чтобы ее впустили, чтобы ее куда-то направили. Толпа собралась на Даунинг-стрит, у Вестминстерского аббатства, у парламента, и беспокойно ожидала, когда ей объявят о будущем. Толпа разражалась одобрительными возгласами, бессознательно принося себя в жертву, – впоследствии эти возгласы станут фонтанами крови, взметнувшимися в небо и льющимися на невидящие воспаленные глаза толпы, а сгустки набьются в горло, и кровь стечет на живот, исколотый штыками, и каждая разверстая рана, пылая неутолимой жаждой, поглотит кровь, и лишь редкие капли ненароком скатятся с краев в поросль волос на лобке. Женщины в толпе пихали мужчин в спину, выталкивали их, будто преждевременно разрешались от бремени, заливая кровью Стрэнд и Трафальгарскую площадь, и мостовые устилали мужчины-зародыши – гладкие, безволосые, неоперившиеся, кожа и кости. Лондонская толпа, собравшаяся в день объявления войны, расходилась спокойно; мужчины и женщины как ни в чем не бывало отправились по домам, преисполнившись необычайной гордости и не осознавая, что совершили.

В день объявления войны с Италией триестская толпа не была ни жизнерадостной, ни гордой, ни спокойной. Она раскачивалась, как пьянчужка, знающий, куда ему надо добраться, но не понимающий, как это лучше сделать.

Иногда люди забегали вперед, размахивая руками. Один звонил в колокольчик, как городской глашатай, но без ливреи; колокольчик был черный, покрытый ржавчиной – судовая рында. Из окон высовывались зеваки.

– Война! – кричали на улицах. – Выходите, присоединяйтесь! Мы тут такое затеяли!

Кое-где в толпе звучало пение, но быстро смолкало.

Дж. шел в середине толпы, чуть поодаль от первых рядов. Он снял фрак и остался в одной рубашке, но одежда все равно выделяла его среди рабочих. Человек, с которым поговорила Нуша, не отставал ни на шаг и всякий раз, когда кто-то обращался к Дж., вмешивался и объяснял что-то на словенском. Дж. не понимал ни слова, но, видя, что его не оставляют в покое, решил во всем положиться на следующего за ним человека. Толпа направилась на северо-запад, к бирже, в итальянскую часть города. Настроение собравшихся изменилось; контраст между скоплением оборванцев и благоустроенными улочками стал разительным. Близ оружейных складов собрались бедняки и безработные, а к бирже подходила армия нищих.

Человек рядом с Дж. размахнулся и швырнул булыжник в витрину бакалейной лавки (камень он нес от самых оружейных складов). Стекло разбилось. Люди бросились выламывать осколки из рамы, обмотав ладони оторванными от рубах лоскутами. В толпу полетели головы сыра и круги колбасы. Полицейский патруль, игнорируя происходящее, прошел мимо. Перепуганный лавочник начал раздавать бутылки вина, приговаривая:

– Вино отличное, не сомневайтесь.

Толпа напирала, люди протискивались мимо бакалейной лавки и шли дальше. Случившееся убедило их во временной безнаказанности. При виде хорошо одетых прохожих из толпы раздавались выкрики: «Долой итальянцев! Проклятые богачи! Воры!» Улицы опустели, и настроение толпы снова изменилось. В восточной части города люди присоединялись к толпе, а здесь, на западе Триеста, царила неопределенность. Толпа не собиралась, как во время миланских беспорядков 1898 года, захватить власть в городе. Люди просто стремились на опустевшие улицы и площади, где события происходили беспорядочно и сумбурно.

Человек, шедший следом за Дж., потрепал его по плечу и вручил ему початую бутылку вина. Дж. отхлебнул из горлышка, пролив вино на рубашку. Хаотичное, путаное движение толпы представлялось ему торжественным шествием. Дж. глядел на особняки, мимо которых его несло, как гроб в похоронной процессии. Кариатида за кариатидой тупо, безропотно держали на плечах фронтоны, служившие доказательством высокой интеллектуальности обитателей особняков.

Половой акт, как сон, не имеет внешнего облика; его ощущают извне; в нем преобладает содержание, а видимое становится невидимой сердцевиной.