Николас Монтемарано - Я и Она. Исповедь человека, который не переставал ждать

Мухи – ко второй половине дня в нашу годовщину их количество, похоже, удвоилось – не казались нам игрой. Мы нашли, откуда они появлялись: из стока в прачечной. Мы влили в сток очиститель, потом заткнули его пробкой. Отправились на прогулку по лесам, договорились не разговаривать, только чириканье птиц, шорох листьев, подбиваемых ногой, треск, который издает Ральф, продираясь сквозь кусты, преследуя лесного сурка. Потом поехали на пляж Люси-Винсент и дремали у подножия скалы, на которой вырезали имена близнецов. На пляже было холодно и ветрено; нам нравилось, что там нет других людей. Сначала нам показалось, что мы увидели толстяка, дремлющего на песке в отдалении, но потом до нас дошло, что это тюлень. И нам не нужно было подходить к нему ближе, чтобы понять, что он мертв.

Когда мы добрались до дома, мух не стало меньше, но и больше не стало. Этот прогресс, если можно его так назвать, не был лишен недостатка: унитаз засорился, от чего – мы не могли понять, поскольку не пользовались им с самого утра. Мы спустили воду, и вода в нем поднялась; мы еще раз спустили, с тем же результатом, и теперь на полу образовалась лужа.

Той ночью мы слышали, как Ральф щелкает зубами, ловя мух; мы велели ей не валять дурака и ложиться спать, и она на некоторое время послушалась, но позже мы снова услышали, как она хватает зубами воздух.

Я почувствовал, как Кэри вылезла из постели, но она вернулась и сказала:

– Мне нужно пописать.

Я рассмеялся, услышав это слово – рассмеялся тому, что она по-прежнему его помнит.

Мы надели куртки, взяли фонарик и вышли во двор; Ральф отправилась с нами. Поначалу мы собирались пописать за домом, но Кэри предложила пройтись вниз, к дороге. Было уже больше трех часов ночи. Батарейка в фонаре потихоньку садилась. Мы следовали за кружком света, бежавшим перед нами по глине; не видели Ральф, которая бежала впереди нас, но слышали ее шаги, ее дыхание. Добрались до тропинки и пошли по ней. В лесу от фонарика не было особенного проку, но когда его батарейки сели, мы лишились и того мизерного света, который у нас был. Мы взялись за руки; позвали Ральф к себе.

– Пойдем дальше, – сказала Кэри.

– Мы и так уже ушли достаточно далеко.

Я услышал, как она спускает пижамные брюки.

– Знаешь, как говорят, – сказала она. – Пара, которая писает вместе…

В темноте мы слышали, как Ральф обнюхивает лужицы между наших ног: какая честь, когда тебя узнают таким образом.

Сделав свои дела, мы пошли было обратно, но я остановился. Мне никогда не нравилась темнота, но здесь, в лесу, казалось, что пространство и время перестали существовать. Мы стали существами обоняния, слуха и осязания; целующиеся слепые дети.

Утром – клещи́. Один, красный и раздутый – на голове у Ральф, один у меня на шее, один – на голове у Кэри. Она осматривала меня, я осматривал ее, из-за ее густых вьющихся волос было невозможно понять, всех ли я нашел.

А еще утром стало больше мух.

А еще утром унитаз оказался заполненным по самый ободок. Кошмарный сон, который преследовал меня годами: я вхожу в чистый туалет, но нечистоты из унитаза переливаются через край. Я вхожу в другую кабинку, белую и сверкающую, но унитаз засорен. Тут гаснет свет, и вскоре я чувствую, как холодная вода касается моих босых ног. Мы позвонили своему сантехнику, но выяснилось, что сегодня День поминовения; мы больше месяца не читали газет и потеряли счет времени. Мы пописали в душе – и обрадовались задним числом, что это не пришло нам в голову прошлой ночью, – а когда стемнело, снова пошли в лес, где присели на корточки бок о бок.

А еще в тот день, ближе к вечеру, разразился сильный ливень, дождевая вода просочилась через крышу и капала в гостиную. Мы сидели на диване, а между нами стоял таз, в который падали дождевые капли. Там мы и заснули, и нас то усыпляли, то будили изменчивые звуки одной воды, падающей в другую.

На следующий день явился кровельщик. Он был лыс – совсем, бровей и ресниц тоже не было – глаза с желтушными белками. Смотреть ему в глаза было неловко, но я смотрел. Он то и дело одышливо кашлял и громко пыхтел, взбираясь по стремянке. В отсутствие волос трудно было определить его возраст; ему могло быть с равной вероятностью как сорок, так и шестьдесят. Он пробудил во мне желание сделать его работу за него, попросить его спуститься с лестницы, чтобы я мог забраться на крышу; он мог бы рассказывать мне, что делать, качаясь в нашем гамаке. Я пошел в дом, чтобы заварить чай – предлог убраться от него подальше. Через несколько минут, как раз когда чайник начинал посвистывать, я услышал звук, по которому мгновенно понял, что лестница падает. Мы с Кэри выбежали наружу, надеясь, что найдем его по-прежнему на крыше, а лестницу – на земле внизу, но он лежал на спине на нашей лужайке, с открытым ртом, с плотно зажмуренными глазами.

Кэри позвонила в 911. Я встал на колени рядом с ним и повторял ему, что он будет в полном порядке, хотя было совершенно ясно, что он отнюдь не в порядке. Он открывал и закрывал рот, как рыба, выброшенная на песок. Весь воздух, который мог из него выйти, уже вышел, а внутрь ничего не попадало. Я положил ладонь на его руку и сказал: «Дыхание вернется, просто из вас дух вышибло». Мне не следовало говорить слово « просто »; да, падение действительно вышибло из него дух, но было очень похоже, что он еще и сломал спину. А может быть, и что похуже, в зависимости от того, как он приземлился.

Кэри вышла из дома и опустилась на колени по другую сторону от него; посмотрела на него, потом на меня. Он пытался что-то сказать, но изо рта его вырывались только тихие вздохи. «Дышите, – приказал я. – Просто дышите». Я наклонился ухом к его рту и прислушался: три коротких вздоха, пауза. Еще три коротких вздоха.

А потом я вдруг понял: «Позвоните моей жене».

– Конечно, – уверил я его. – Конечно, позвоним.

Но ему не хватало воздуха, чтобы назвать номер; это было все, что он мог сказать – только три коротких слова.

Он ненадолго потерял сознание, и я сказал:

– Эй, оставайтесь с нами – не уходите никуда.

Он открыл глаза, снова закрыл их.

– Погодите, не уходите, – повторял я.

Сирены. Потом мигалка «Скорой помощи». Будь мы в Нью-Йорке, здесь уже собралась бы толпа, но в Чилмарке были только мы, я и Кэри.

После того как его увезли, мы набрали номер, который обнаружили на борту его грузовичка. Его имя было Рассел, но все звали его Саржем – он был когда-то сержантом. Женщина, которая ответила на звонок, сказала, что позвонит Керри, его жене. Сарж и Керри, кровельщик и его жена. Это было все, что мы знали. Через несколько часов приехали двое мужчин, чтобы забрать грузовичок и лестницу.

Мы были настолько поглощены случившимся, что не заметили сразу, и не замечали еще много часов, что мухи, все до единой, исчезли. Ни одной мертвой мухи не осталось на столах, на подоконниках, на диванных подушках – они просто исчезли, разом, как будто их никогда не было.