Майкл Брейсвелл - Клуб «Криптоамнезия»

Конечно, этого не произошло, но с той минуты все переменилось. Она почему-то уверилась, что это был переломный момент, и теперь кризис прошел, и стены тесного, запутанного лабиринта острой нервозности, по которому она блуждала в последнее время, наконец, расступились, и она вышла на новый отрезок существования – пусть и более банальный, зато прямой.

Вернувшись в Лондон, Элен с головой погрузилась в светскую жизнь. Она бывала в «Криптоамнезии» чуть ли не через день. Я, разумеется, ее не знал. Не могу же я знать всех и каждого, кто бывает у меня в клубе.

Про Элен мне рассказала Амелия. Они с Элен были подругами.

По рассказам Амелии Элен представлялась мне почти мифическим персонажем, и я терялся в догадках, какой она будет на самом деле. Я совершенно не знал, чего ожидать. Неужели ангел небесный спустился на землю и земное его обиталище будет как маленький кусочек рая? Нет, нет и нет. Дорога к дому Элен была сложена из тлеющих угольков. Они отливали приглушенным алым мерцанием в свете уличных фонарей. У Элен было прозвище «Барсук», которое она получила из-за своего страстного увлечения второй волной музыки ска в конце семидесятых. Это было до ее внезапного исчезновения. Собственно, прозвище – единственное, что осталось от тогдашнего публичного имиджа Элен. Тогда у нее была длинная, до колен, куртка с капюшоном. Элен собственноручно разрисовала ее в черными и белыми пятнами, а на спине написала: «THE BADGER [15]SE5».

Элен живет у реки. Сейчас она редко выходит из дома. Ходят слухи, что она пишет бандитский роман – ритмическую прозу, вдохновленную песнями Принца Бастера. Хотя никто ничего не знает наверняка, я лично склоняюсь к тому, чтобы поверить Амелии, когда она говорит, что Элен просто сидит, слушает музыку и чувствует себя эмоционально непривлекательной. Мне кажется, я еще не встречал человека, в котором было бы столько горечи в самом глубоком, даже, пожалуй, глубинном смысле, как в Элен.

Пройдя по тропинке из тлеющих красных углей, мы остановились у парапета на набережной, чтобы посмотреть на воду. Это обязательный ритуал. Вода пенилась мутной грязью: там было много плавучего мусора – подписанные обложки виниловых пластинок, смятые постеры из журналов, бумажные таблички на дверь с надписью «Не беспокоить» и книжечки меню. Мы молча пошли дальше, выдыхая белесые облачка пара. Элен жила в уродливом многоквартирном доме. Когда мы уже подходили к подъезду, Амелия принялась тихонечко напевать себе под нос. Все было вяло и неторопливо. Мне хотелось вернуться домой и лечь спать или хотя бы поехать в «Криптоамнезию» и засесть у себя в кабинете. Ветер, дувший с реки, насвистывал странную протяжную мелодию на пустых бутылках, сваленных у входной двери. Мусорная Эолова арфа – саундтрек к шумным семейным ссорам, выплывающим в ночь из окон перегретых кухонь.

Дом, высокий и длинный, был похож на амбар. Местами он расцветал созвездиями ярких огней; черные пожарные лестницы скрепляли стены наподобие внешнего скелета какого-то странного кирпичного насекомого. Свет на лестнице не горел, выключатель был сломан, и мы поднимались в полной темноте. Амелия шла впереди. Я пытался запомнить, сколько там было пролетов, на случай, если мне вдруг придется спасаться бегством, но потом мне это наскучило. Там были широкие узкие окна, размечавшие лестничные площадки. Липкие на ощупь красные перила жутковато поблескивали в полумраке, как воспаленные внутренние органы. Сквозь грязные стекла проглядывала река: черно-белая полоса в алых кляксах огней. Лифт был, только он не работал. Мутный оранжевый свет колыхался в густой темноте на дне шахты, огороженной частой металлической сеткой. Бог знает, что это было: огонек шевелился и будто вздыхал. Красные фонари, закрепленные на стенах снаружи над окнами на лестничных площадках, освещали бетонные ступени через равные интервалы. Ступени казались залитыми кровью. Как будто здесь произошло убийство, и тело убрали буквально за пару минут до того, как в подъезд вошли мы. Углы растекались темными пятнами сырости. Пахло газом и дезинфекционным раствором.

Мы пробивались сквозь вязкую темноту.

– А почему ты решила, что Элен должна быть дома? – спросил я. – И даже если она дома, почему ты решила, что она будет рада нас видеть?

Шаги на лестнице передо мной на мгновение затихли, и голос проплыл в полумраке:

– У тебя есть предложение поинтересней?

У меня не было вообще никаких предложений, и мы пошли дальше.

Элен встретила нас безо всякого воодушевления. Она была в черном платье и темных очках.

– А чего вы пришли?

Амелия бросила на диван свою алую шубку. Ей явно было неловко.

– Мы просто подумали… заглянуть в гости…

– Глупо так получилось, – сказал я.

На стене были рисунки: Иисус. Дорожная застава.

– Хотите чего-нибудь выпить? – пробормотала Элен, выключила телевизор, который работал без звука, и скрылась в кухне.

Мы затруднялись с ответом и поэтому сказали:

– Да.

– Есть кофе, есть чай. Есть белый портвейн.

– Мне чай.

– Мне портвейн.

– Ага.

Мы с Амелией сидели по разным углам дивана, сложив руки на коленях и глядя прямо перед собой. На полу стоял старый проигрыватель с открытой крышкой. Рядом с ним – стопка пластинок: регги, блюз. Элен вернулась в гостиную с тремя чайными чашками. В двух чашках был чай, в третьей – белый портвейн. Элен склонилась над стопкой пластинок, выбирая, какую поставить.

– Мы не музыку слушать пришли, – сказала Амелия, раздраженная безучастностью Элен, которая явно давала понять, что она не особенно расположена к приему гостей.

– Ну, рассказывай, – сказала Элен. – Где были, что видели? – Она отпила чай, старательно отводя глаза, чтобы не встретиться с нами взглядом.

– Мы только что с вечеринки. Скука смертная, – сказал Амелия, жадно схватившись за приглашение к разговору.

– Чья вечеринка?

– Арчера…

Под убийственным взглядом Элен Амелия сникла и замолчала. Тему закрыли.

– А это кто? – спросила Элен, имея в виду меня.

– Я человек без теорий, – сказал я, имея в виду «А какая разница».

– Умно, – сказала Элен, подразумевая «Идиот».

Любые попытки завести разговор умирали в зародыше. Элен хотелось, чтобы мы ушли. И нам тоже хотелось скорее уйти. Тем более что мы оказались здесь, в общем, случайно. По наитию. Безо всякой причины. И то обстоятельство, что я был приятелем человека, который разбил Элен лицо, явно не способствовало теплому дружескому общению. Это был последний удар – «поцелуй смерти».

Когда мы уже уходили, я спросил Элен, не знает ли она Лайзу из телефонной компании.

– А мне казалось, что в «Криптоамнезии» все знают друг друга, – сказала она с неприкрытым сарказмом.