Зулейка Доусон - Форсайты

– Я уверен, – радостно ответил Майкл, – что заводь у вас прекрасная.

– Всего две недели осталось, – сказала Холли. – Надо было позвать вас раньше. Вы попросите Флер, хорошо? В конце концов, Александр скорее ее гость.

– Конечно. Приедем, приедем. Я очень рад!

Он и не думал, что согласится сразу. Приглашали обычно через Флер, она и решала. Но это же Холли!.. И потом, он ей так благодарен… Жена не говорила ему, что не выносит этого места, и он думал, что у нее возражений нет.

Значит, двадцать пятого в Уонсдон… двадцать третьего на выставку… Динни и Юстэйс приедут неделей раньше… Все складывалось прекрасно, и, опуская трубку, Майкл думал, не примерещилась ли ему та, другая тревога. Вот испугался же он за свое семейное счастье, а оказалось, что просто он не все знал. Один телефонный звонок – и как не бывало! Конечно, германского вопроса по телефону не решишь, но мог же он и здесь в чем-то не разобраться! Премьер ни за что не распустил бы парламент, если бы ждал самого худшего! И все же…

И все же на прошлой неделе Уинстон произнес эту речь. Майкла она убедила, как и теория отца, хотя и он, и его коллеги сами не понимали, почему соглашаются с человеком, которого считают ненадежным, если не просто неразумным. А как опровергнешь, к примеру, слова о том, что «по меньшей мере странно» распускать парламент на два месяца? Скоро соберут урожай…

Он налил себе виски, содовой не добавил и, вернувшись к окну, стал снова смотреть вдаль.

Уинифрид, выезжавшая из Лондона только при крайней необходимости, приняла в тот же самый день то же самое приглашение. Вытерпеть двое с лишним суток совершенно чистого воздуха она решилась отчасти – нет, только потому, что один из виновников праздника стал ей за эти недели как-то особенно приятен.

Нет, какой он милый!.. Она сразу сказала: «Просто прелесть» – и думала точно так же, когда он сидел по ту сторону стола Louis Quinze [47] , на другой день после разговора с Холли. Случайность плавно перешла в обычай; кто-кто, а Уинифрид плыла по течению и теперь каждую неделю угощала аргентинца вторым завтраком. Все лето, по субботам, Александр Баррантес, никак не обделенный вниманием, предпочитал всем именно ее, Уинифрид. По той ли причине, по другой ли, он являлся как раз тогда, когда бокальчик шерри сам собой означал приглашение к ленчу, и хозяйка – скажем так, не совсем искусственно – удивлялась ему и радовалась, как в первый приход. Поначалу они болтали о том, что делается в городе, о выставках и концертах, иногда – о какой-нибудь книге, словом – о событиях и вещах, которые, если сложить их вместе, составляют светскую жизнь, а ее Уинифрид любила и на девятом десятке. Недели шли, чары нового гостя усыпляли природную осторожность – и немолодая хозяйка стала говорить о своих делах. Она вспоминала отца и брата, их дом на Парк-лейн и раза два (опуская, конечно, самое стыдное) упомянула и мужа. Все получалось само собой, а этот милый иностранец так внимательно слушал…

– Вам очень понравится Уонсдон, сеньор Баррантес, – заключила она, сообщив ему то, что знала о конном заводе. – Я так рада, что вы с Вэлом подружились. Лучше и быть не может.

– И я рад, миссис Дарти, – ответил он. – Мне даже кажется, что я… нашел брата.

Уинифрид улыбнулась, она была довольна. Да, просто прелестно, иначе не скажешь. Однако он вроде бы растерялся, опустил голову, смотрит в стол…

– Там что-нибудь… случилось? Скажите мне!

Он посмотрел на нее и начал:

– Мне бы хотелось…

Но оборвал фразу, словно понял, что хочет слишком многого.

– Ну, ну! Чего бы вы хотели? – Она подбодрила его улыбкой. Утром она как раз прикидывала, чем бы его угостить. Если это найдется в доме…

– Ничего особенного, миссис Дарти, – сказал он. – Я бы счел великой честью…

Он поднял глаза, ей стало не по себе, что-то странно затрепетало в дряхлой груди.

– …если бы вы звали меня по имени.

Такая искренность тронула ее, в буквальном смысле слова, как бы погладила. Она незаметно охнула от радости – вот это, именно это ей и нужно!

– С большим удовольствием… Александр.

До чего же приятно произнести это имя вслух, не про себя! И она прибавила как можно величавей:

– Надеюсь, вы ответите тем же.

Словно выполняя священный обряд, аргентинец взял ее руку, благоговейно поднес к губам, и худая кисть в синих венах ожила и потеплела, а гость, осторожно отпуская ее, долго смотрел на старую даму глубокими темными глазами, будто приносил ей в дар все, что было в его душе.

– Уинифрид… – проговорил он.

Когда она услышала свое имя от удивительного гостя, с которым так хорошо хотя, быть может, и не совсем мудро – сдружилась за эти недели, у нее сжалось сердце и заслезился глаз. Такой умилительной, тихой радости у нее никогда еще не было.

Глава 2

Спокойный уик-энд

Когда по гравию зашуршали шины и раздался знакомый сигнал, боевой клич дяди Юстэйса: «Ту-ту-ту-ту-у!», Кэт повернулась на подоконнике и не без трепета увидела, что между подстриженными ивами едет машина. Сидела Кэт в маленькой спальне, напившись чаю в детской, сидела и читала, а тут кинулась вниз, опережая Блоура и нарушая неписаный устав Макфинлок. Осуждение, даже отверженность – не очень большая цена за то, чтобы поздороваться первой с любимой тетей Динни. Только они из всего семейства были рыжими, и Кэт это очень утешало. Правда, лицо у Динни было нежно-смуглое, не такое бледное, глаза – не льдисто-зеленые, а голубые, как у Черрелов, но все-таки Кэт ощущала, что связана с названной тетей сильнее, чем с другой родней. Уж Динни-то все понимала, наверное, из-за цвета волос.

– Ты хорошо выглядишь, милая, – сказала Динни, когда Кэт открыла для нее дверцу. – Свежая, прохладная. Хочешь мне помочь?

Кэт удивилась. Она не видела тетю с начала июня и не подозревала, что та за это время настолько «разрослась». Стараясь не глядеть «на эту глыбу» (так думала она попозже), Кэт протянула худенькую белую руку.

Блоур вытащил из багажника саквояж и небольшой чемодан, а потом сдержанно спросил:

– Это все, сэр?

Юстэйс обошел машину спереди, чтобы поцеловать Кэт и помочь жене, поддержав ее под другой локоть.

– Да, да, – отвечал он. Странствуем налегке, без лишнего груза.

– Если меня не считать! – сказала Динни, и Кэт совсем умилилась, что она одновременно, сразу – и веселая, и беспомощная.

– Ну, а теперь что будем делать?

Юстэйс ответил не сразу. С дотошностью человека, который, быть может, спорил на несколько фунтов об исходе игры, он примерялся к уклону лужайки, прежде чем ударить по шару. Они играли в крикет, он синим, Майкл – красным, и ему хотелось победить еще до чая. Он уже дошел до последней дужки, а теперь, прекрасно понимая, что речь идет не о крикете, он придержал шар ногой, осторожно провел его сквозь дужку и рокировал шар противника, отослав его в ближнюю клумбу.