Зулейка Доусон - Форсайты

Следующим ударом он достиг последнего столбика, даже миновал его, а потом уж сказал:

– Да ничего хорошего. Старик прав, только никто ему не верит. Министры думают, что он опять кричит: «Волки, волки!»

Майкл вздохнул. Все же легче, когда такой же, как ты, обычный член парламента скажет то, что думаешь сам, и дома, совсем не «в служебной обстановке». На неделе они слушали по радио обращение Черчилля к Соединенным Штатам.

«Леди и джентльмены, сейчас время отдыха, – начал он с той иронией, которую и не заметишь, словно уклон лужайки. – Как проводили мы его двадцать пять лет назад? В эти самые дни передовые отряды немцев ворвались в Бельгию и двинулись к Парижу, сметая бельгийцев на своем пути».

Вот старая лисица!..

В тишине, которая, по мнению Черчилля, сковала сейчас Европу, Майкл сделал последний ход – и, вздымая фонтаны пунцовых лепестков, шар его отлетел на восемь футов в сторону.

– Да, не повезло! – сказал добрый Юстэйс. – Кстати, старик, ты часом не в запасе?

Неожиданно наткнувшись на представителя «той семьи», Кэт признала поневоле, что брат ее не ошибся – лицо у мальчика было грязное, а колени… Однако такие мелочи никак не мешали ему быть принцем. Авторитетнейшие источники (скажем, «Грозовой перевал») именно это и подчеркивают: найденыши не знают, кто они, и живут у очень бедных людей.

Мальчик лежал на животе, махал ногами и глядел вниз с деревянных мостков, которые, как и речка, размерами не отличались. Какой он одинокий!

Кэт ни за что не нарушила бы материнского запрета, но постаралась выполнить его буквальней буквального. Луг огорожен, туда она не ходит, незнакомец – здесь, на мостках, значит – с ним можно говорить. Искренне веря, что ничего она не нарушает, а выполнить должна особенно важное, с младенчества вбитое правило приветливости, она спокойно подошла к незнакомцу и поздоровалась с ним.

Он вскочил, поднимая тучу желтой пыли, весь подобрался и крикнул:

– Я ничего не делал!

– Конечно, конечно, – утешила его Кэт.

– Я на колюшек смотрю.

И он сунул руки в карманы штанов, подвязанных бечевкой где-то под мышками, а снизу, у колен – закатанных. Глядел он дерзко.

Колюшку она вроде бы знала, это рыбка, ее ловит Кит – и приветливо кивнула.

– Как тебя зовут? – спросила она. – Я – Кэтрин.

– А я Питер!

«Флопси, Мопси, Хвостик и Питер, – подумала она. – Вот хорошо!» И ей захотелось узнать, как им живется в новой норке.

– Наверное, ты скучаешь по дому?

Он посмотрел на нее с недоверием, но искренность, чистая, как ее кожа, подкупила его.

– Я? Да нет. Тут просто здорово.

– А как вы обычно проводите лето?

– На хмелю.

Ей показалось, что она недослышала, но вспомнила, что не очень образованные люди путают предлоги и замечать это невежливо. Бабушка Эм, к примеру, не поправляла ее раньше, а тетя Динни сказала, что в бабушкиной школе лучше было спутать предлог, чем заметить это за другим. Словом, Кэт подумала, что он хотел сказать «во хмелю», и необычайно удивилась. Она слышала, что летом ездят в горы или к морю, гуляют, купаются, но пить!..

– Где же? – спросила она, надеясь, что это спросить можно.

– Да в Кенте.

Тут он зашмыгал носом. К счастью, платка у него в помине не было, а Кэт не могла отвести глаз от его верхней губы.

– Кое-что зашибаем! – прибавил он.

Они еще и бьют непонятно что… Как интересно проводят лето некоторые люди!

– А много там народу? – осторожно осведомилась она.

– Да мы вот с малявкой!

С маленьким? Разве ему уже можно… все это?

Нет, только подумать – пьет и что-то бьет! Однако новый знакомец укоризненно покачал головой.

– Мы его в плетушку сажаем, – пояснил он и, заметив, как она удивилась, прибавил: – Ничего, он тихо сидит.

Тихо сидит в клетушке, в клетке! Она просто слов не находила. Вот это лето так лето…

Мальчик и девочка молча смотрели на воду, вразнобой махая ногами. Им было вместе хорошо.

– Отец с нами ездил, – сказал наконец мальчик. – А теперь он в армии.

И опять шмыгнул носом. Кэт ждала, что он еще скажет, но он провел по глазам грязной рукой, а уж потом произнес:

– Может, скоро вернется…

– Непременно! – вежливо заверила Кэт, понимая, как старается он не заплакать. Потом отыскала в кармане платок, протянула ему, он высморкался и отдал платок ей – так неожиданно, так доверчиво, что при всей своей чистоплотности она приняла свой дар, повинуясь тем же чувствам, из-за которых вообще заговорила; как-никак, а другу она помогла, он просморкался.

В поместье, в саду, был уголок, который называли убежищем, потому что его надежно укрывали густые заросли тиса. Когда дул легкий ветер, там пили чай (совсем без ветра его пили на террасе, а при сильном ветре этот поистине переходящий праздник справляли в гостиной, перед камином, где лежала тигровая шкура).

Солнце пригревало, пчелы сновали и жужжали во вьющихся розах, а Флер и Динни решали вместе, какие цвета должны быть в детской. Согласившись на том, что голубое не слишком холодного оттенка успокаивает глаз, они увидели Кэт, которая прибежала к ним, чтобы не пропустить ничего из тетиных рассказов и поделиться новостями.

– Здравствуй, милая, – сказала ей Динни. – Садись сюда, ко мне. Я тебя толком и не видела.

Кэт пошла было к ней, но услышала голос матери:

– Руки! Ты руки мыла?

Ей так хотелось побыть с Динни, посидеть с ней за чаем, что она, ни мгновения не подумав, сделала невозможное – кивнула, солгала.

– Хорошо, – сказала Флер. – Тогда передай тарелку тете Динни.

Блоур внес самовар, семейное сокровище, которое неведомо как приобрел покойный предок, дослужившийся до адмирала.

Потом явились Майкл и Юстэйс, довольный своей победой. За ними шел Кит.

Майкл придвинул себе кресло и спросил:

– Где мама?

– Не знаю, – ответила Флер. – Недавно охотилась на слепней у клумбы с цинниями.

– Ее разглядеть легко, – сказала Динни. – У нее попугай на плече.

– Кит, – сказала Флер, – сходи за бабушкой.

Кит не двинулся с места, Флер услышала резкий крик и, взглянув в сторону сына, увидела свекровь. Вдова девятого баронета шествовала величаво и плавно; на плече у нее, словно бант, красовался какаду.

– Вся семья в сборе, – сказал Майкл и придвинул ей кресло.

– С этими слепнями одно мучение, – сказала она. – Плодятся и плодятся. Босуэлл никак их не урезонит. Без Джонсона ему не управиться.

– А не наоборот?

– Раньше у нас был Хогг, его ровесник, но твой отец не мог успокоиться, пока не отыскал Джонсона [48] . А теперь он совсем одряхлел, никуда не годится! Сиди тихо, Полл. Сейчас дам печенья.

– Я всегда понимала Барта, – сказала Флер. – Действительно, Хогг и Босуэлл – ну что их связывает? Нет, не годится!