Зулейка Доусон - Форсайты

– Очень буду рад, – просто ответил он.

Незаметно, исподтишка, она взглянула на него тем самым взглядом, который два предыдущих поколения Форсайтов назвали бы старомодным. Кто его знает, чему он рад, кроме своих игр и того, как умело он в них играет?

– Александр, – спросила она первое, что пришло ей в голову, – вы мне еще не сказали, как вы познакомились с моей матерью.

– Что же… Флер, – подхватил он, – разве она вам не говорила?

Фехтовать он умел. Флер улыбнулась и напала снова.

– Нет, не говорила. Да я и не спрашивала. А теперь захотелось узнать. Она думает, что вы финансист или что-то такое, но этого просто не может быть.

– Почему? Чем я не похож на банкира?

– Не похожи, и все.

– Неужели?

– Ни малейшего сходства.

– Подумать только! Тем хуже для меня.

– Да, да. – Флер отказалась от иронии, она и так сумеет разделаться с ним. – И не надейтесь.

Баррантес словно бы обдумывал свои упущения и недостатки.

– Разве очень хитрый человек не может притвориться? – спросил он.

– Хитрый человек, – ответила Флер, – заметит, что здесь у нас хитрость ни к чему. Во всяком случае, денег ею не наживешь. Понимаете, мы любим, чтобы иностранцы не притворялись. Иначе нам не сохранить главного нашего свойства.

– А что это?

– Лицемерие, что же еще?

Он посмеялся и спросил:

– Как мне выглядеть, Флер? Как лучше всего использовать мою внешность? Скажите, я сразу исправлюсь.

Искренне наслаждаясь этой веселой перепалкой, она поняла, что сегодня почему-то аргентинец нравится ей гораздо больше. В чем тут дело? Он изменился или оба, он и она?

– Ну, хотя бы… вы кажетесь… ох, не смотрите вы так, я ничего хорошего не скажу!

Смотрел он очень спокойно, в сущности – безупречно, разве что промелькнула какая-то искорка.

– Я и не сомневался. Итак, я похож?..

– Ну, что же – на светского человека.

– Да? Значит, светский человек не может быть дельцом?

– Может, но профессиональным.

– А! – засмеялся он. – Боюсь, это у меня от отца.

– Он был финансист?

– Нет. Но, все говорят, человек светский. Деньги ему были нужны только для одного.

– Для чего же?

– Для удовольствий.

Прежде, чем она подумала, как поприличней или хотя бы поосторожней спросить, что же из этого товара он успел приобрести в Лондоне, Баррантес переменил тему.

– Посмотрите, Флер! – воскликнул он. – Вон там, перед «Магдалиной»!.. Там женщина…

Флер повернулась, но не сразу поняла, что он имеет в виду. Несколько человек, в том числе – две величественные американки, стояли между ними и картиной, на которой, по всей видимости, изображался тот миг, когда Христос сказал: «Не тронь Меня», причем Магдалина была выписана тщательно, а Христос – только намечен. Баррантес был выше, чем Флер, и разглядел лучше.

– …Правда красивая? – закончил он. – В молодости, наверное, была «Любовью небесной» Тициана. Ах ты, отвернулась!..

Флер только собралась сказать, что никого красивого не видит, как американки прошли дальше, воскликнув: «Боже мой!», и в другом конце зала она увидела спину какой-то женщины, если судить по цвету волос – немолодой. Они были серебряные – не седые, не белые, а чистого серебра, и собраны в мягкий узел чуть ниже затылка. А вот сама спина в синем платье – нет, скорее лиловом, как дельфиниум, – казалась молодой, прямой; не опираясь на бархатную спинку стула, незнакомка изящно повернулась к другой картине. Если бы это слово подходило к такому возрасту, Флер назвала бы ее гибкой. Держалась она прекрасно, впору женщине, которая наполовину моложе.

– Как странно… – сказал Баррантес. – Я ее однажды видел – в Париже, в опере. Она сидела в ложе, совершенно одна, очень красивая, очень печальная. Был я там с вашей матушкой, она ее, кажется, знала. Помню, мы ею любовались… Смотрите, Флер, она повернулась к нам!

Женщина, сидевшая вполоборота к ним, неспешно, но легко поднялась, и только тогда Флер узнала профиль, не изменившийся за все эти годы. Она повернулась еще немного, являя лицо, такое же спокойное и неотразимое, как тогда, прежде, – безмолвно спокойное в своем противлении Флер, достаточно неотразимое, чтобы отнять Джона. Да, то была его мать, Ирэн. Она постояла перед «Магдалиной» и ушла, не заметив, что за ней наблюдают, а кто-то один – и восхищается.

Не показав виду, Флер ощутила, что впервые в жизни ей захотелось, чтобы кого-то не было в живых. Эту женщину, несмотря ни на что, любил до последнего вздоха ее отец, так и не догадавшись, чем же она гасит его ненависть. Глядя на гибкий стан, удалявшийся от них, Флер думала, что сможет победить там, где отец проиграл. Время снисходительно к Ирэн. Какая горькая ирония! Сколько же растратила она, Флер, стремясь к тому, что отнимало у нее само существование этой женщины? Нет, увидеть ее здесь, среди испанских картин!.. Ирэн увезла Джона в Испанию, чтобы он забыл. И Флер ощутила горьковатый привкус победы, вспомнив, что это ей не удалось.

– Вы знаете ее, Флер? – спросил Баррантес.

Видимо, он что-то заметил, была у него такая способность.

– Да, – просто ответила она, ей хотелось найти выход своей ненависти. Он смотрел на нее, ждал более подробного ответа. Сумеет ли она?.. Как часто выбираем мы чужих для самых сокровенных признаний! В эту минуту Флер была ближе всего к разгадке запутанной истории, неразрывно связанной с ее прошлым. Надо ли ему все это знать? Может, и надо…

– Когда-то она была замужем…

Как положено в старых комедиях, в другом конце зала появился Майкл со своей матерью. Та помахала рукой.

– …за одним моим родственником.

Тайну не дали открыть более важные узы. Момент был упущен, Флер продолжала, согласно этикету:

– Вы должны познакомиться с моей свекровью! Это сеньор Баррантес, друг моей мамы. Он – из Аргентины.

– Как поживаете? – сказала Вдова. – Удивительная женщина! Никак не думала, что она там была.

С поразительной для новичка прытью Баррантес подхватил ее тон:

– Я познакомился с миссис Форсайт в Париже, леди Монт. Но сам я действительно из Аргентины, – он склонился над ее рукой.

– Вы говорите по-испански? – спросила Вдова.

Баррантес кивнул. Она глядела на него с минуту, потом как-то шлепнула по локтю своим лорнетом.

– Тогда расскажите нам об этих… существах.

После такого начала компания Флер, состоявшая сперва из троих, потом – из двоих, увеличилась до четверых.

Баррантес был человек образованный, как сказала бы Уинифрид Дарти – «истинный лондонец», легкий, занятный, красноречивый. Ни один посетитель не пожелал бы лучшего гида; и маленькое общество двинулось по оставшимся залам.

Там был один-единственный Пикассо – голубого периода, конечно, – и одинокий Миро, ничем не примечательный. Аргентинец прошел мимо них, слегка поцокав языком. Флер заглянула в каталог и в графе «владелец» увидела его имя.