Зулейка Доусон - Форсайты

Кто же там будет, что говорила Холли? Флер перебрала фамилии. Кроме нее самой, Майкла и, конечно, аргентинца, еще четверо, и, возможно, кто-то пятый, приглашенный в последний момент вместо Уинифрид. Один из четырех, припомнила она, Джек Маскхем – кузен Барта, владелец конюшен возле Кембриджа, Вэл знает его по своим лошадиным знакомствам. Майкл будет держаться от него подальше. Затем – супруги с фермы, соседней с Уонсдоном, Флер не могла припомнить их неанглийской фамилии. По звуку, шотландская или староирландская – что-то там «Ферон» или что-то там «Фергюсон». Наверняка окажутся скучными, но ночевать не останутся. Четвертая – писательница, Эвелин Хэлли, Флер по клубу знала ее в лицо. Пишет автобиографические романы, о детстве в Китае во времена Боксерского восстания… нет, это Розамунд Холл. Флер выпустила из легких остатки дыма. В общем, подумала она, могло быть и хуже – но ради всего китайского чая, какой только есть (этим выражением злоупотреблял Майкл), она не приедет первой! Она выбросила докуренную сигарету, отворила калитку и пошла по мощеной дорожке через сад.

Пока она шла, со всех сторон доносился запах сладкого сидра от яблок-паданцев, гниющих в траве, и, вместе с предвечерним солнцем, греющим шею, он успокоил ее уже через несколько шагов, хотя она давно настраивала себя против ненадежных соблазнов природы. Ну что ж, все просто – надо ухватиться за это настроение и сохранять его, пока можешь. Это казалось не очень вероятным, но если оно продержится до отъезда – и то спасибо.

Но благодарить оказалось некого – хорошее настроение испарилось, словно капля дождя, когда Флер увидела, куда привела ее тропинка.

Сад оканчивался живой изгородью и другой калиткой, за ним был огород. Коротенькая тропинка вела к старому дому, а от него – к сеновалам и пристройкам, поднимающимся по холму. У дома были красивые островерхие фронтоны; между ними густо вился дикий виноград. Сквозь ржаво-красные лозы было видно, что ставни закрыты. Возможно, именно листья, багровеющие в неярком августовском свете, и остановили Флер. А может быть, связь в мозгу возникла, когда она увидела, что дом закрыт и пуст. Почему же она раньше не узнала этого места? Она была здесь всего однажды, но этого достаточно на всю жизнь. Здесь, стоя у этой калитки, она распечатала письмо от Джона, которое он оставил ей, когда оборвал их роман. Флер всегда считала, что это трусость – сообщить ей так, а не лично, лицом к лицу. Стоя у этой калитки, она прочла письмо, медленно порвала его на мелкие кусочки и выкинула в живую изгородь. Теперь, как и все остальное, она припомнила каждое слово.

В тот самый миг, когда пришло это отвратительное воспоминание, Флер полностью поняла, что за прошедшие тринадцать лет ей не удалось ни то ни другое. Она повернулась от калитки и побежала к машине.

В ту же самую пятницу, приблизительно в то же самое время, когда Флер проезжала последний пригород, инспектор полиции, придерживая шляпу за поля, стоял в холле на Саут-сквер с таким напряженным видом, словно боялся, что плохо вытер ноги. Конечно, это было не так, он отличался особой аккуратностью, мало того – за годы своей службы в Скотленд-Ярде ему пришлось навещать множество великосветских домов, и они уже не наводили на него благоговейного трепета. Но в этом доме он столкнулся с тем, с чем прежде не встречался, и в ту же секунду понял, как несомненна главная истина его профессии – о людях ничего нельзя знать заранее. Профессионально приметливый глаз сразу же увидел Гогена и стал его избегать, что редко здесь случалось. «Они голые! – говорил этот взгляд из-под неодобрительного частокола бровей. – Да еще и черные!»

Тимс ушла доложить хозяину, который теперь неспешно спускался по лестнице впереди нее. Он только что вернулся из парламента и надеялся впервые за день хоть как-то прочитать газеты – там были сообщения об успехе Риббентропа в Москве и о вчерашнем взрыве. Да, Майкл надеялся, что его не потревожат до тех пор, пока он, снова заехав по дороге в парламент, не приедет на вокзал Виктория.

Когда баронет спустился, полицейский просунул широкую руку в нагрудный карман, выудил белую карточку и сверился с ней, прежде чем заговорить.

– Я обращаюсь к сэру Майклу Монту, члену парламента?

– Да.

– Это ваша карточка, сэр?

Майкл взглянул на нее.

– Да. Моя. Можно узнать, как она к вам попала?

– Ее нашли на теле человека, лишившего себя жизни. Иностранца, как мы считаем.

Майкл опять поглядел на свое имя, отпечатанное с граверной доски, не понимая, какая тут может быть связь.

– Боюсь, я не понимаю.

– Мы тоже пока еще не понимаем, сэр. Вышиб себе мозги у Памятника павшим, сэр, где-то ночью… простите…

Инспектор поглядел куда-то за плечо баронета и стал вертеть в руках шляпу. Майкл полуобернулся и увидел уголок крахмального фартука. Горничная не смогла покинуть холл – вид такого важного полицейского прямо «приворожил» ее, как она сказала потом поварихе.

– Вы больше не нужны, Тимс, спасибо, – через плечо сказал Майкл и, услышав, что она торопливо удаляется, повернулся к инспектору. – Да, я читал об этом в клубе, в срочной сводке новостей. Кто он?

– К сожалению, мы и этого не знаем. Никак нельзя установить личность. Я хотел спросить, сэр, вы не проехались бы со мной? Это бы помогло…

– Да, конечно.

Они ехали к моргу в молчании, разделяющем людей не хуже любого барьера. Инспектор молчал спокойно, как человек, привыкший выполнять свою работу и выполняющий ее сейчас. Эти минуты были для него не мрачней и не торжественней других, он мог припомнить поездки и похуже. Майкл молчал совсем иначе. Он вроде начинал догадываться, откуда взялась визитная карточка. Если худшая – и, видимо, единственная – догадка оправдается, он сделал что угодно, только не исполнил свой долг. Весь путь до полицейского морга подозрение окутывало его, словно затхлый запах.

В мертвенно-бледном свете морга полицейский устремил на Майкла серьезный взгляд и точным жестом отвернул угол простыни, будто все это входило в какой-то ритуал. Ну, конечно, он делал это и прежде, подумал Майкл, – но ведь не я, упаси Господи! Инспектор все глядел на него, когда Майкл, следуя глазами за его рукой, посмотрел на мертвеца.

Он и знал, и не знал, что ему предстоит увидеть. Теперь его покинули все сомнения. Это был Льюис – сперва не очень похожий, потому что затравленные кроличьи глазки были закрыты и запали, но явно загорелый и обветренный, несмотря на тусклое освещение. Небольшое бурое отверстие в правом виске говорило о том, как именно он покончил с собой. Запачканная пилотка, водруженная кем-то под аккуратным утлом, скрывала неведомо какой ужас.