Зулейка Доусон - Форсайты

Экспозицию они прошли легко, не уставая. В последнем зале висела большая, во всю стену, картина – «El Jaleo» [52] Джона Сингера Сарджента, и остаток их внимания привлекли кружащиеся алые подолы.

– Язык парижских салонов! – одобрительно сказал Баррантес.

Флер заметила, что подхватывает его тон.

– А какое движение! Юбки просто шуршат.

– А напряжение какое! – серьезно продолжал он, словно картина и впрямь его поглотила. – Я бы сказал, это – страсть ожидания.

Флер отвела взгляд.

– Страсть ожидания, – задумчиво повторила Вдова. – Как верно!..

Глава 4

Что такое истинный Дарти

Уинифрид Дарти ничуть не хотела бы отказаться от светских выходов, хотя оставалось всего несколько недель до ее восемьдесят первого дня рождения. В сущности, ей и жизнь была бы не дорога, если бы пришлось отказаться от книжки-календаря, которая была ей путеводителем по жизни. Однако в галерею вместе с компанией Флер пойти не удалось – палец на ноге разболелся (она попыталась шугануть кошку с лестничной площадки), – и вот это она воспринимала как жестокое лишение. Такое чувство возникало не потому, что она не увидит форсайтовского Гойю, – картину своего брата она не видела с 1927 года, когда его коллекцию перевезли в Национальную галерею, и относилась к ней равнодушно; скорее ее огорчало то, что исподволь прочитывалось за этим отказом: она, всегда так крепко державшаяся за жизнь, начинает выпадать из жизни и ее событий. А большего ужаса Уинифрид и представить себе не могла.

Чувство обездоленности еще удвоилось, когда к ней пришел врач – как раз после того, как она наконец смирилась с мыслью, что не будет в галерее, побережет больной палец, а то еще не удастся поехать в Уонсдон. Доктор настойчиво рекомендовал, чтобы нога была в покое еще неделю, и когда он покинул свою пациентку, она была похожа на ребенка, потерявшего монетку и нашедшего потом фальшивую. Как только врач удалился, Уинифрид призвала Миллер. Наперекор благоразумным доводам, госпожа настояла на том, что посидит в гостиной, – и сидела там, погрузившись в мрачное раздумье, крепко сжимая ручку трости в виде лебединой головы, словно держалась по-прежнему крепкой хваткой не за слоновую кость, а за саму жизнь. В таком положении и застал ее сын, заглянувший к ней на полпути между портным и клубом.

Уинифрид подставила сыну напудренный лоб, чтобы он утешил ее поцелуем.

– Мерзкая штука старость! – пожаловалась она, глядя снизу вверх на Вэла. Облокотясь на каминную полку, тот сверил каминные часы из позолоченной бронзы со своими карманными и обнаружил, что они отстают на две минуты. Рядом с часами он заметил белую лакированную шкатулочку, которой никогда прежде не видел. – Самая мерзкая!

– Что врач сказал?

– Не очень много. – Платя ему фунта по два за слово, Уинифрид предпочла бы, чтобы он был поразговорчивей. – Ну, сказал, что такие переломы плохо заживают.

– Это и я бы сказал! Когда такое бывает с лошадью… – Вэл взглянул на мать и осекся. Она вряд ли хорошо воспримет такое сравнение, тем более что ее давно не выгуливали. – Что ж, не так уж плохо. Холли надеется увидеть тебя в субботу.

– Знаю, дорогой. Просто ужас… Почти никто не приедет. Сможет она найти замену – вот так, экспромтом?

– Ничего, постарается. В первый день будет только наша семья. И Александр, конечно.

– Да, – мрачно проговорила Уинифрид, сожалея о будущей потере так, словно она не менее реальна, чем больная нога. – Я буду ужасно скучать…

– А это что такое? – Вэл взял лакированную шкатулку и повертел ее в руках. – Что-то новенькое?

– Нет, довольно старое. Понятия не имею, что это. Смизер оставила мне по завещанию.

– Не могу открыть – наверно, покоробилась. Ты уже пыталась?

– Все перепробовала, дорогой. Миллер даже предложила подержать ее на пару. Я, конечно, не позволила. Да, старая лакированная шкатулка – но довольно симпатичная, правда? По-моему, и довольно ценная… Надо будет найти подходящее место, где-нибудь наверху. Нельзя же ей вечно стоять на каминной полке!

Вэл поставил шкатулку назад, на временное место.

– Бедная старая Смизер, хорошая была женщина…

– Да. Я растрогалась, когда Роджер мне это привез. – Воспоминание о том дне навело Уинифрид на другие мысли. – Кстати, ты не слышал, как Сентджон Хэймен сострил про Александра? Довольно зло. Он взял ему кличку из песни… – и она сообщила сыну остроту их молодого родственника.

Вэл рассмеялся.

– «Южноамериканский Джо»? Да, неплохо. Честное слово, Александру бы понравилось. Мы с ним ужинаем сегодня у меня в клубе, расскажу-ка я это, а?

Уинифрид заметила, как сын поднял бровь, и поняла, что он ее поддразнивает. Тут дверь гостиной, и до того не совсем прикрытая, распахнулась совсем и Миллер объявила:

– Мистер Баррантес, мадам.

Выражение тонкого лица было просто безукоризненным, хотя за минуту до этого, еще в холле, гость, улыбаясь одними глазами, поднес палец к губам, чтобы горничная не докладывала о нем, пока хозяйка не кончит рассказывать о его прозвище.

– Александр! – воскликнула Уинифрид так радостно, будто ее монетка неожиданно нашлась или, по крайней мере, ей попалась другая, тоже настоящая.

– Привет, – добродушно сказал Вэл. – А мы о вас говорили.

– А я о вас. – Он подошел прямо к Уинифрид и встал на одно колено у ее ног – точнее, у одной ноги, покоившейся на подушке. – Я только что встретил на выставке Флер, и она рассказала мне, что вам нездоровится. Как жаль!..

Уинифрид сочла этот маленький спектакль очаровательным – на что он, конечно, и был нацелен. Да, Александр – настоящий кавалер, почти рыцарь былых времен!

– Спасибо, мой дорогой. Нет, ничего серьезного, но вот присоединиться к вам в Уонсдоне я не смогу.

Лицо Баррантеса омрачилось – не слишком, но все же выразительно. Увидев это, Уинифрид почувствовала, что хоть как-то вознаграждена за свою боль и оторванность от мира, – горько, но ведь и сладко сознавать, что кто-то разделяет твою печаль.

Что до Вэла, то, если бы он не видел, что такое разочарование вызвала его собственная мать, он бы предположил, что аргентинец получил любовный отказ. Ему захотелось утешить его как брата.

– Я собирался отвезти туда маму завтра, опередив тех, кто будет в пятницу. Если вам нечего делать, присоединяйтесь к нам. Сможем лишний день поездить верхом.

– Да, Александр, соглашайтесь! Ты очень хорошо придумал, Вэл. А теперь я переберусь к себе, иначе придется еще раз платить за тот же самый диагноз. Ты не позвонишь Миллер, Вэл?

Баррантес тут же встал, чтобы помочь ей подняться с кресла, а Вэл потянулся к колокольчику на каминной полке. Выпрямляясь, он слегка задел плечом лакированную шкатулочку, и она упала, задев по пути каминную решетку. Из ее разлетевшихся половинок на очаг выпало что-то, возможно – некогда живое и серое, словно мышку поймали в шкатулочку и закрыли в ней навсегда.