Зулейка Доусон - Форсайты

Майкл только подумал: «Бедняга! Сколько раз он спасал мою жизнь, а я не пошевелился, чтобы спасти его».

Инспектор снял простыню, и Майкл увидел, что Льюис, верный себе до конца, умер как солдат. Его худая фигурка застыла по стойке «смирно» в последнем мундире, который ему суждено было носить, – в полном обмундировании испанского ополченца. Куртка на молнии, офицерский ремень с пристегнутыми к нему флягой, жестяной кружкой и иззубренным охотничьим ножом; вельветовые бриджи, один тяжелый башмак (второй, вероятно, потерялся, когда труп везли от памятника, и худая нога жалко торчала из штанины).

Майкл понял, что в глубине души он все время этого страшился. Он припомнил блеск в глазах своего ординарца, когда тот сказал:

– На этот раз русские их остановят, вот увидите!

Для истерзанной жизни Льюиса, состоявшей, в сущности, из этой горячечной веры, пакт с Риббентропом стал смертельным ударом.

Не отрывая глаз от Майкла, инспектор сказал:

– Мы решили, что он иностранец, судя по одежде. У вас в последнее время не крали бумажника? А то как у этого парня оказалась ваша карточка?.. В отчете мы запишем его неопознанным, если…

– Нет, инспектор, – резко ответил Майкл, хотя редко использовал тон социального превосходства. – Этот человек не иностранец и не вор. Я могу его опознать. Его фамилия Льюис. Младший капрал Льюис, Рональд Артур, родом из Майл-Энда, служил в…

И Майкл сообщил название собственного полка.

– Сражался при Амьене и Аррасе, награжден за битву при Ипре. Может быть, вы могли бы внести это в свой протокол?

Инспектор пошаркал ногами по холодным каменным плитам, дожидаясь, когда вышестоящий скажет что-нибудь еще в том же вполне понятном тоне. Но губы у Майкла горестно сжались. Зачем напускаться на полицейского? Он только выполняет свой долг. Если бы и он выполнил свой!

– Наверно, он и застрелился так аккуратно, потому что служил в армии, – предположил инспектор, почтительно кивнув на темный кружок раны.

Если бы не торжественность обстановки, Майкл бы присвистнул. Вот горькая ирония! Жизнь, проведенная в боях за правое дело, подарила Льюису только одно: старый солдат знал, как аккуратно уйти из этой жизни.

Инспектор мрачно хмыкнул, прежде чем опять укрыть тело простыней. Майклу захотелось выяснить еще что-нибудь, и он спросил:

– Можно ли… Можно мне увидеть оружие?

– Что ж… – Полицейский выдерживал его взгляд, пока привой полицейской процедуры мерился силами с прочным стволом социального превосходства, – и сдался. – Что ж, вреда, по-моему, не будет. Но это «не для протокола», если вы не против, сэр.

Чуть-чуть поддел меня в ответ, решил Майкл. Ну, ничего – что для него все это?

Из запирающихся шкафчиков у другой стенки инспектор вынул картонную коробку и поставил ее на пустой стол. Коробка некогда хранила шесть дюжин консервированных сардин, но теперь прекрасно подошла для того, что осталось от жизни ординарца, – старого походного рюкзака и «гражданского костюма», аккуратно перевязанного шнурком. Майкл горестно и растроганно подумал о том, вернул ли Льюис библиотечную книгу.

Инспектор порылся в коробке, вынул пистолет и вручил его Майклу.

– Пожалуйста, сэр.

– Как же?.. – начал Майкл.

– Не беспокойтесь, сэр, – с осторожной улыбкой заверил полицейский, неправильно истолковав колебания баронета. – Он разряжен. Я не узнал марки, не был в армии, – а он оказался немецкий, еще с войны. Сейчас совершенно безопасен.

С дурацким чувством, что он видит и слышит то, что уже видел и слышал, Майкл держал маузер, заботливо почищенный последним владельцем. Он во второй раз заглянул в дуло, опробовал спусковой механизм. Пружинку ударника починили.

На несколько секунд он просто оторопел – он ведь помнил слова Льюиса:

«Никогда нет денег его починить».

Потом, с тошнотворной уверенностью, он понял, откуда Льюис взял эти деньги. Пять фунтов! Его подачка, чтоб ее черти драли!

«Я их потрачу на что-нибудь полезное, капитан Монт. Вы не сомневайтесь».

Собирался ли Льюис сделать это с самого начала, или деньги навели его на мысль? Стали ли эти деньги, его деньги, орудием самоубийства? Майкл боялся, что это так. Как легко сыграл он свою роль в этой трагедии – а он-то думал, что помогает! Господи, есть ли что хорошее в деньгах, хотя без них так трудно!

Опять оказавшись на улице, спиной к солнцу, Майкл позволил себе задрожать – физический холод морга и духовный холод многих лет сошлись вместе, пробрали до самых костей. На мгновение ему захотелось вернуться и попросить инспектора, чтобы тот держал его в курсе, – ну, хоть сообщил, если в Майл-Энде не отыщется семьи. Он подвел Льюиса при жизни, и самое меньшее, что можно сделать, – быть с ним в смерти. Даже если его нельзя похоронить в освященной земле – Майкл не думал, что это хоть сколько-то еще уязвит смятенный дух, – должно же найтись какое-нибудь последнее пристанище для старого солдата! Понадобился бы более строгий судья своим братьям, чем Майкл, чтобы постановить, что Льюис умер не в бою. Майкл решил, что он просто не вынесет еще одного визита в морг. Точно так же можно позвонить из парламента. Это напомнило ему об Уонсдоне – туда тоже надо позвонить и сказать, что он не приедет до завтра, если вообще приедет.

Сгорбив плечи и опустив голову, он направился к парламенту, словно борясь с северным ветром. Инстинктивно следуя по брусчатке и мимо фонарных столбов, словно пес, ищущий дорогу к тому последнему месту, где его не били, Майкл не замечал ничего, ибо ум его затерялся в видениях. Вместо прохожих он видел лицо умирающего Уилфрида на белой простыне военно-полевого госпиталя, где они оба лежали… потом лицо это сменилось другим, отчаянным, как с той картины Гойи, а уж его вытеснило худое, безжизненное, обветренное лицо ординарца. Белая рубашка повстанца, смертельная бледность Льюиса и белая простыня на Уилфриде вращались и вращались, сменяя друг друга, – какое-то мерзкое, позорное, неуправляемое месиво – и он был его частью. Да, конечно, Майкл не искал себе поблажек. Пятнадцать лет провел он так близко от руля государства, и для чего? Только для того, чтобы спасти свою шкуру и погубить свою совесть? Был ли почетным тот мир, который буквально – вполне буквально – не стоил бумаги, на которой его подписали?

Когда Майкл добрался до парламента, его одолело чувство, так давно ему чуждое, что он не сразу смог его назвать. Но, когда он входил в здание, он знал, что это такое. Господи, это же решимость!

Глава 6

Родной очаг

– Локоны?

– Совершенно верно. Сперва я подумал, что это мертвая белка.

– Ох, Вэл, ты смеешься!

– Честное охотничье!

Холли не знала, что и думать, – с одной стороны, она твердо верила слову своего мужа, с другой стороны – усвоила за почти сорок лет брака, какое у него чувство юмора. Она поглядела на него в зеркало туалетного столика, когда он нагнулся там, сзади, чтобы поправить галстук. Его лицо, насколько можно судить по отражению, было совершенно серьезным.