Зулейка Доусон - Форсайты

– Выглядит она на два-три мужа моложе, чем было в жизни, – сказал Майкл. – Забыл, на сколько именно.

– Но не счастливей!

– Вероятно, ей не хватает нашего стола, – предположил Майкл. – Не за чем восседать.

– Наверное, – сказала Флер, – мы не оправдали ее ожиданий. Когда отец ее купил, она висела в поместье герцога NN. Тогда Гойю подзабыли, но отец верил, что после войны он опять войдет в моду.

– Прекрасно его помню, – изрекла Вдова. – Неприятный человек… несимпатичный и женился на какой-то француженке.

Подумав немного, Майкл и Флер поняли, что речь идет не о Гойе и не о Сомсе, а о герцоге.

– Мой дядя купил у него Пёрди, – прибавила она, словно эти сведения могли хотя бы немного его оправдать.

– Хорошо, что у нас копия, – сказала Флер. – Эту должны видеть все.

Майкл повернулся к другой стене – и ему явилось видение его юности.

– Флер, посмотри! – воскликнул он. – Твоя «Ven-dimia» [49] .

Флер посмотрела, и совершенно искренняя улыбка осветила ее лицо прежде, чем она спохватилась. Ей в ответ улыбалась из рамы девушка, на которую она была когда-то похожа, девушка с корзиной винограда.

Еще не успев подумать, Флер припомнила, что у нее был вот такой же маскарадный костюм, виноградно-зеленое платье с бархатными цветами. Она надела его только один раз, для Джона… Тут она вспомнила обрывок стихов:

Неосторожная улыбка сменилась вежливой и восхищенной, когда она услышала, что Майкл говорит матери:

– Мы ее видели в музее Прадо, у нас был медовый месяц.

Флер знала, что он повернется к ней. Он и повернулся.

– Знаешь, я просто все вижу! – сказал он ей. – Ты и сейчас очень похожа на нее.

Вдова девятого баронета поправила его:

– Ну, не совсем. Конечно, что-то есть… Наверное, раньше было больше.

– Да и то немного, – сказала Флер. – Теперь и совсем ушло. Как говорится, было, да ушло. Что ж, идемте.

На третьей стене висели довольно непонятные рисунки и еще одна картина. Флер старательно делала вид, что их рассматривает, чтобы увести мужа и свекровь от своей утраченной юности; но Вдова, легко сменявшая тему, в эту просто вцепилась. Решив, что невестка ее слышит, она сказала:

– Заказал копию? Майкл, а не эта картина на него упала?

Флер перешла в следующий зал, помня и веря, что Майкл прекрасно знает способности своей матери к неуместным замечаниям и удержит ее на какое-то время в зале, где висит Гойя.

Майкл принял свою роль в небольшой семейной драме как истый jeune premier [51] , которым он все больше себя ощущал. Спорить с матерью смысла не было, она своих ляпсусов не видела и никогда бы не признала. Виноват именно он – зачем он заговорил о том, втором Гойе? Видит Бог (если сам он не видит), что с этой картиной ничего хорошего не связано – от медового месяца, когда он целых две недели спал там, в Испании, на отдельной тахте, до смерти Сомса, когда Флер заперлась у себя на трое суток.

Чтобы жена отдышалась, он попытался привлечь внимание матери к рисункам. Собственно говоря, скоро пора уходить. Флер беспокоится о Кэт, та простудилась в Липпинг-холле и приехала с ними. Дня через два она поправится, но Риардон, столичный врач, все ж надежнее, чем старый Картридж из глубин Букингемшира. Да и ему самому надо зайти в клуб, узнать, как там в России, завтра это будут обсуждать в палате.

Он услышал, что мать спрашивает, как перевести подпись под рисунком, «Роr Liberal». Изображен там был человек, прикованный к стене. Майкл посмотрел в каталог и объяснил:

– За любовь к свободе. А можно – за щедрость духа.

– Это что-то церковное?

– Нет, здесь ирония.

На других рисунках были отпетые безумцы в сумасшедших домах. Да, невесело… Но просто чепуха перед последней картиной. Называлась она «Третье мая», а изобразил художник весь ужас расстрела. Жуть и жестокость царили тут на равных правах. Ночь, темные горы, темный город, кровавая земля, человек в белой рубахе стоит на коленях, вскинув руки в отчаянной мольбе, выкатив от страха глаза. Только великий живописец может изобразить самый последний миг перед расстрелом. Как ни странно, человек в белой рубахе очень похож на Льюиса, просто близнец. Вот он, ответ! Это – Испания Гойи, но ведь она – и Франко, а Льюис был там, в самой гуще, целых три года.

Майкл внезапно подумал, что же он скажет, когда узнает про Риббентропа с Молотовым?.. – и заметил, что мать взяла его под руку. Очень хорошо, пора идти!

Флер вошла одна в другой зал и увидела картину Эль Греко – «Портрет неизвестного, прижавшего руку к сердцу». Точнее сказать, она увидела верхнюю половину, нижняя была закрыта другим неизвестным, которого она, однако, узнала по костюму.

То был аргентинец. Флер стояла сзади него, немного сбоку, он ее еще не видел, и ей было приятно, что она с самого начала – в выгодном положении.

Еще две картины Эль Греко, «Воскресение» и «Увенчание Пречистой Девы», висели рядом на противоположной стене. Удлиненные фигуры тянулись к небу, к разноцветным облакам.

Майкл с матерью подошли поглядеть на них, не замечая Флер и Баррантеса.

– Какие линии! – сказала Вдова, поднося к глазам лорнет. – И ноги красивые.

– Да, тела у них небесные, – согласился Майкл. – А глаза!..

Баррантес, не видя Флер, глядевшую на него, услышал и обернулся. Флер отступила за спины пожилых американок, чтобы он ее и теперь не видел. Сперва она решила, что он подойдет к Майклу, узнает его, – но нет, он обвел взором зал. Кого же он ищет, не ее ли?

Полюбовавшись еще немного, Майкл и Вдова двинулись дальше, явно предполагая, что и она ушла вперед.

Аргентинец, не найдя ее в зале, снова обернулся к картине и увидел, что между ним и картиной стоит Флер.

Глаза его засветились веселым удивлением, и, не сверяясь с Эль Греко, он прижал ладонь к груди точно так же, как Неизвестный, признавая ее победу. Ей это очень понравилось, хотя и показалось нескромным. Почему она теперь повела себя с ним иначе? Что-то в нем – может быть, улыбка, выражение лица – стало честнее, лучше, не таким кошачьим. И появился он в хорошую минуту. Если сейчас ему вздумается ухаживать за ней – что ж, она позволит.

– Опять вы меня опередили, – улыбнулась она. – Мы должны были увидеться только к субботе.

– Это великая награда!

Секунду-другую оба молчали, снова почувствовав отчуждение. Мимо прошли величественные американки и произнесли: «Боже мой!» – в тот самый миг, когда они, не сговариваясь, повернулись к следующему залу.

– Я видел картину вашего отца, леди Монт… – начал Баррантес.

Флер в полупритворном ужасе подняла руку.

– Ой, только не про Гойю! – воскликнула она. – И без титула! При моей свекрови я чувствую, что «леди Монт» – она, а не я. Вы не могли бы называть меня по имени?