Зулейка Доусон - Форсайты

Случайный наблюдатель (этот любимец обстоятельных романистов), если бы наблюдал его и в двадцать четвергом, сравнивая юношу с мужчиной, подосадовал бы, что темные волосы, которые теперь начинались чуть выше, и глаза, не ставшие темнее, но словно чуть провалившиеся, в эту минуту были скрыты глянцевым козырьком форменной серо-голубой фуражки. Сама фуражка блестела щедрым золотом канта, такого же, как на рукавах его серо-голубого мундира. Между прежним и теперешним человеком сохранялось сходство, но оно затуманивалось опытом, будто человека пронизало некое прошлое событие, оставив свое отражение в самой глубине его глаз. Абсолютное подтверждение, что эти два разных возраста принадлежали одному человеку, явилось, только когда он, вновь посмотрев на дом, пробормотал с «южным» выговором: «Да, конечно, это тут» – совсем так, как в тот раз.

Фрэнсис Уилмот и не подозревал, что процитировал себя же. Он обернулся к машине, которая – в отличие от такси двадцать четвертого года – все еще ждала у тротуара, и заговорил с шофером – молодой девушкой, также в военной форме, но только синей – английской.

– Я точно не знаю, сколько пробуду там. Просто подождите меня, хорошо?

Девушка в этот первый день быстро научилась подавлять улыбку, которую вызывали так мило отдаваемые приказания американского полковника, к которому ее временно прикомандировали. Она энергично кивнула, проверила ручной тормоз и выключила мотор. Только увидев, как за американцем закрылась дверь дома, она сунула руку в сумку у своих ног и достала вязание.

Тимс – которой давно уже не внушали трепет важные персоны, когда появлялись перед ней на крыльце дома, – почти небрежно положила фуражку на сундук, проводила военного джентльмена в гостиную и попросила его присесть, пока она отнесет его карточку хозяйке – она совсем недавно приехала из Ричмонда.

Фрэнсис Уилмот остался стоять, с изумлением оглядываясь по сторонам. Он ожидал (как человек, которого сон переносит в какое-то давно знакомое место) увидеть комнату, словно мерцающую бледным золотом и серебром. Он помнил «биметаллическую гостиную» Флер – изящные хрустальные люстры над хрупкой раззолоченной мебелью, картины, изображающие цветы на золотых панелях стен, дивный мягкий серебристый ковер, а надо всем – посеребренный потолок. Правда, комнату, в которой он находился, никак нельзя было уподобить безжалостному пробуждению, но она настолько отличалась от той, прежней, даже в мельчайших деталях, что Фрэнсис на секунду усомнился: а действительно ли та когда-то существовала?

Сохранив «Деко» и после того, как мода изменилась, и все первые годы войны, когда аскетичная строгость стала почти патриотическим долгом, Флер лишь год назад решила сменить ливрею своей гостиной. Выросшая среди материального изобилия, она, естественно, не терпела ограничений, наложенных войной, но одновременно не забывала, что ее муж принадлежит к правительственному органу, санкционировавшему эти ограничения. И она приняла вызов обеспечить первоклассную работу в наихудших обстоятельствах и без вульгарной броскости. Это пробуждало скрытую в ней потребность всегда извлекать наибольшую выгоду из любой сделки. Преобразив дом в Ричмонде, где проходили почти все ее дни, она решила сделать то же и с гостиной в Вестминстере, куда возвращалась по вечерам. И кстати, высадка в Нормандии принесла новые надежды на будущее, и она положилась на них. А поставив на это будущее, хотя после Арнема оно вновь обрело неопределенность, Флер обратила взгляд на далекое прошлое и выбрала тему из античности – не такой, какой древность представлялась пошлым умам, но подлинную классическую античность, подкрепленную несколькими удачными налетами на Джобсона, где, как она обнаружила, можно было приобрести за гроши подлинные образчики древних ремесел – амфоры и прочее. Как заметил Майкл, война посбивала спесь с греческих ваз.

И результат был поразителен. Облицованные мрамором янтарного оттенка стены с греческими узорами золотом по верху и по низу. Каннелированные trompe-l’oeil [70] колонны, как бы поддерживающие потолок в четырех углах и по сторонам камина, который был теперь выложен мерцающей зеленовато-голубой мозаикой. Для штор и обивки мебели Флер конфисковала штуку плотного зеленого атласа в узкую голубую полоску – ее свекровь припомнила, что купила атлас перед войной обновить гостиную на Маунт-стрит, а потом забыла про него среди военных хлопот.

Персидский ковер (за неимением античных) был забран из Липпингхолла, где хранились ее Фрагонар, Мондриан и рисунки Дега. У Джобсона нашлись и картины прерафаэлитов неоклассического стиля (главным образом – мифологические персонажи в дезабилье), занявшие места на стенах.

Вот в какой комнате стоял теперь Фрэнсис, охваченный немым изумлением. Он совершил полный круг и заключил его перед Психеей (запечатленной сразу после купания), изображение которой целомудренно висело над камином. Фрэнсис пробормотал вслух:

– Это же просто дворец Миноса!

У него за спиной раздался звонкий колокольчик голоса:

– Так, значит, я – Ариадна? Или Европа? Безнадежно их путаю!

Он обернулся и увидел Флер в костюме из матового крепа цвета eau-de-nil [71] . Темно-каштановые волосы были зачесаны кверху, открывая прелестное бледное лицо, прочно врезавшееся в его память. Ее губы улыбались ему – ласково, решил он, и танцующие в ее карих глазах огоньки словно бы подтверждали это. Так, по крайней мере, ему почудилось с того места, где он стоял.

– Да, сама Ариадна… О Флер!

Она подошла к нему, протягивая руку. И он ее пожал.

А Флер подставила ему щеку – иначе он, естественно, не осмелился бы на приветственный поцелуй. В повернутом к нему лице он не заметил ни единой складочки, кроме чуть видной сетки морщин у белых-белых век и на них. Два десятилетия были с ней такими же бережными, как его поцелуй.

– Какой милый сюрприз! Давно вы здесь?

– Полдня. Извините, если я все еще немножко ошалевший от перелетов, но я не удержался и заехал.

– К нам первым? Вы так любезны! Но только ошалелым вы совсем не выглядите. Наоборот, сугубо подтянутым. – Она села, жестом приглашая Фрэнсиса последовать ее примеру, а сама не спускала с него глаз. Ну-ну! Фрэнсис Уилмот. Вот уж о ком она не подумала, когда горничная принесла ей карточку, точно совершенно незнакомого человека. И как-то невозможно было представить его в военной форме. Эти кроткие темные глаза, словно чуть-чуть косящие – совсем такие же, как у его сестры, – не стали суровей с тех пор, когда она видела их в последний раз, а голос с его мягким выговором и неожиданными каденциями мало подходил для отдачи приказаний.

– Ну… – произнесла Флер, по-птичьи наклонив голову и все так же глядя на него. – Теперь, когда я свыклась с формой, мне кажется, я вас узнала бы сразу где угодно. Неужели и правда прошло двадцать лет?