Би Фэйюй - Лунная опера (сборник)

1

По улице с запада на восток двигалась поливочная машина. Оснащенная динамиком, она ехала и периодически издавала звуки, монотонно повторяя одно и то же вместо нормальной мелодии. Три часа ночи. Ярчайшим светом горели высоковольтные неоновые лампы, обрамляющие дорогу. Из-за симметрично расположенных фонарей пустынная улица выглядела бесконечно длинной и просторной. Под плафонами в мандариново-оранжевом свете кружились несколько мотыльков: словно обезумевшие, они метались в ночной истерии. Пустоту и однообразие изредка нарушали пролетавшие по улице легковушки, которые со свистом проносились и тут же исчезали. В этот час глубокой ночи город спал, горевшие в едином порыве уличные фонари никак не могли соединиться, а потому просто стояли и хладнокровно вытягивали из глубины ночного пейзажа пестроту красок и путаность перспективных линий. Поливалка удалилась, дорога увлажнилась и теперь напоминала чистую зеркальную поверхность. Перевернутое отражение улицы создавало впечатление безграничности ночного пространства, в котором верхняя половина зданий оставалась на земле, а нижняя словно уходила под землю. Крапчатый отсвет неоновых ламп, просачиваясь в самую глубь, полностью там растворялся, волнообразно переливаясь и кружась. И снова промчалась машина, оставив на дороге яркие блики габаритных огней. Мокрый асфальт создавал впечатление, что она раздвоилась и одновременно улетела в небеса и куда-то под землю.

Тубэю снова приснилась Яньцзы. В его сновидениях она всегда выглядела блекло, словно на старом выцветшем фото. Кроме того, она никогда не разговаривала: плотно сомкнутые губы, блуждающий взгляд, но вместе с тем какой-то сосредоточенный вид. Ее сосредоточенность явно демонстрировала чувство неразделенной любви. И вот Тубэй подходит к Яньцзы и целует ее в губы. Дальнейшее развитие событий происходило уже в воде. Как только во сне ему начинала сниться река, ничего поделать было уже нельзя. Каждый раз одно и то же. Водная стихия в его снах выглядела абсолютно абстрактно, вплоть до того, что вообще теряла свою материальность, оставляя лишь ощущение покачивания и плавучести. Последнее приводило Тубэя в сумасшедшее состояние невесомости и полета. Потом Тубэй и Яньцзы, словно длиннющие широколистные водоросли, обвивали друг друга, постепенно распространяя свою дрожь на самые отдаленные участки. В этот момент сжатые губы Яньцзы всегда как-то неестественно размыкались, совершенно неожиданно обретая и тепло, и цвет, и даже мягкость. На этом месте Тубэй просыпался, хотя его тело по инерции продолжало развивать события сна. Каждый раз, уже очнувшись, Тубэй пытался усмирить свои бешеные порывы, но безнадежно. Тубэй стыдился этих сновидений. Он не позволял, чтобы его плоть таким постыдным образом реагировала на Яньцзы. Он не позволял, чтобы Яньцзы снилась ему снова. Но сны не выбирают, они рождаются из небытия. Точно так же, глядя в зеркало, мы видим в нем лишь свое отражение. И Тубэя это бесконечно удручало.

Тубэй встал с кровати и в расстроенных чувствах сменил трусы. Потом он закурил. За стеной храпел его старший брат Тунань. Его довольный усталый храп казался упругим и эластичным, словно ночная темень. Тубэй раскрыл окно. Квартира находилась на седьмом этаже, из окна открывался превосходный вид на улицу. Мимо дома проехала поливалка, она двигалась с запада на восток, похожая на страдающего павлина в период гона, который то раскрывал, то собирал свой хвост, как бы то преследуя, то отпуская объект своего вожделения. Тубэй услышал доносящуюся из поливалки мелодию. Это был Верди «Сердце красавиц склонно к измене». Три часа ночи. После своего семяизвержения Тубэй в полном опустошении долго стоял у окна. Комната приняла на себя волну свежего воздуха, Тубэй, зажав в зубах сигарету, глубоко вдохнул, после чего резко выдохнул. Дым закрутился в спираль и уплыл в никуда, а через какое-то мгновение ночной ветерок возвратил его назад. Тубэй сделал короткую затяжку и выплюнул сигарету. Окурок начертил в воздухе темно-красную дугу и, словно самоубийца, в безнадежной печали устремился вниз.

Осенью тысяча девятьсот девяносто четвертого года Инь Тубэй покинул свой родной поселок Дуаньцяочжэнь. Летом того года он окончил среднюю школу высшей ступени. По заведенному порядку после школы он должен был поступить в университет. Он всем сердцем мечтал изучать финансы и за время учебы намеревался получить городскую прописку. После этого он полагал, что выберет какую-нибудь серьезную торговую компанию и прославится. Кто бы мог подумать, что Инь Тубэй провалится на экзаменах. Что ни говори, а члены семейства Инь никогда не испытывали провала. В тот день, когда в школе заполнялись анкеты по выбору университета, туда пришел отец Тубэя. Его старческое лицо выглядело свирепо без всяких на то оснований. Директор средней школы Дуаньцяочжэня предложил почтенному Иню старый плетеный стул, предлагая присесть, и сказал:

– Если у вас имеется какое-то дело, то вы просто передайте через школьника, зачем же приходить лично?

Когда отец напустил на себя суровый вид, его морщинки прорисовались в мельчайших деталях, лицо его и без гнева выглядело внушительным. Отцу Тубэя было уже за семьдесят, младший сын родился у него в пятьдесят с лишним лет. У этого преподавателя-пенсионера уже не осталось зубов, болтался один только язык. Такой рот в самый раз подходил для прочувствованных речей или терпеливых уговоров. При этом принципиальные вещи он мог обсуждать с такой твердостью, которой бы и зубы позавидовали. Оставшись с глазу на глаз с директором школы, пожилой папаша громко заявил:

– Инь Тубэй может идти только в педагогический вуз, я не позволю ему размениваться на всякую ерунду. Я так сказал.

Поскольку своего собственного сына он официально назвал по фамилии и имени, то атмосфера тотчас стала торжественной, и на лице у директора вмиг отразилось понимание важности вопроса.

– Я понимаю, – тихо ответил он.

Проживающее в Дуаньцяочжэне семейство Инь знали во всем уезде как известный преподавательский род. Его блестящую историю можно было проследить вплоть до двадцать третьего года правления императора Даогуана. Именно в тот год один из предков семейства Инь получил статус гуншэна [8] . За весь этот период с тысяча восемьсот сорок четвертого года по тысяча девятьсот девяносто четвертый, то есть за полтора века, или попросту за сто пятьдесят лет, в семействе Инь насчитывалось сорок шесть (включая невесток и зятьев) преподавателей (их также называли наставниками и народными учителями). Если вести отсчет от почтенного гуншэна, открывшего в Дуаньцяочжэне первую частную школу, то отец Тубэя был представителем седьмого поколения в семье Инь. Старший брат Тубэя Инь Тунань в тысяча девятьсот семьдесят девятом году поступил в педагогический университет, что официально ознаменовало появление восьмого поколения учителей в их роду. После окончания вуза Инь Тунань возвратился в Дуаньцяо-чжэнь. В день свадьбы отец подарил старшему сыну свиток с семейным наказом: быть примером для людей, нести честь восьми поколений предков. Восемь больших иероглифов, вмещающих смысл этой надписи, были преисполнены доблести и достоинства. Однако зимой восемьдесят девятого года на Тунаня вдруг навалились несчастья: сначала он развелся, потом уволился, после чего один поехал на юг в провинциальный центр. Такое поведение Тунаня оказалось совершенно неожиданным и непредсказуемым. Как только старик узнал эту новость, у него случился сильнейший приступ, и когда он вернулся из больницы, его старые глаза совсем помутнели. После того случая почтенный Инь стал совсем другим. Он уподобился старому крестьянину, точь-в-точь как на известной картине Ло Личжуна «Отец»: с шариковой ручкой, заткнутой за ухо, с большой пиалой в руках, теперь он целыми днями сидел на порожке у каменных ворот переулка Циншисян. По поводу и без повода отец повторял: «Когда над [Фениксом] только синее небо, его ничто не может остановить, и он устремляется на юг» [9] . В этой фразе, взятой из Чжуан-цзы, содержалось имя его старшего сына Тунаня [10] . И вот сейчас Тунань действительно отправился на юг. Это судьба. В конце концов отец обратил свой помутневший взор на Тубэя, который стал единственной надеждой для восьмого поколения. Намерения отца пугали Тубэя, он увидел свой собственный удел: находиться под постоянным присмотром отца – под его помутневшим взором, поблескивающим слезами. И тогда Тубэй решил сопротивляться. Тубэй боялся только старшего брата, но не отца. Поэтому в присутствии директора и отца он шумно воспротивился: