Никос Казандзакис - Невероятные похождения Алексиса Зорбаса

Здесь в Кастро я и занимаюсь исследованием своего безумия, и пишу обо всем подробно, потому что мне нужен твой совет. Ты еще молод, хозяин, – что правда, то правда, – но ты начитался старческой мудрости и – прошу прощения – чуточку состарился. Итак, мне нужен твой совет.

Я, стало быть, считаю, что у каждого человека свой особый запах: мы только не чувствуем его, потому что запахи мешаются, и потому мы не знаем, какой из них твой, а какой – мой. Мы чувствуем только, что в воздухе смердит чем-то, что называют духом человеческим. Есть такие, кто вдыхает его с наслаждением, будто лаванду, а меня тянет на рвоту. Впрочем, не о том речь.

Я хотел сказать – и чуть было снова не отпустил тормоза, – что у женщин, негодных, нюх развит очень сильно, как у сук, и они сразу же чуют, какой мужчина их желает, а какой ими брезгует. Поэтому, в каком бы городе я ни оказался, даже теперь, хотя я уже стар, уродлив и плохо одет, всегда находятся женщины, которые бегут за мной следом. Взяли, видишь ли, мой след, сучки гончие, – храни их, Боже!

Когда я благополучно добрался в Кастро, был уже вечер, смеркалось. Я сразу же бросился по магазинам, но они были уже закрыты, и тогда я отправился на постоялый двор, пристроил мула, накормил его, сам поел, помылся, закурил сигаретку и пошел пройтись. В городе я никого не знал и меня никто не знал – я был совсем свободен. Я мог свистеть, смеяться, разговаривать сам с собой. Я купил семечек, щелкал их, выплевывал шелуху и гулял. Зажглись фонари, мужчины попивали узо, бабы возвращались домой, в воздухе пахло пудрой, парфюмерным мылом, шашлыками и закуской. «Эх, Зорбас! – сказал я себе. – До каких пор будешь ты жить, вздрагивая ноздрями? Немного еще осталось тебе дышать, несчастный, так сделай же глубокий вдох!»

И я стал делать глубокие вдохи, гуляя по большой площади, которую ты знаешь. Вдруг слышу – песни, танцы, бубны, аманэ. Наставляю я уши и поскорее туда, откуда шум. Был это кафешантан. То, что мне и нужно! Захожу. Пристроился я за столиком у самой эстрады. Мне что, стесняться? Тут же меня никто не знал – я был совсем свободен!

На эстраде танцевала какая-то дылда, то и дело задирая и снова опуская свои юбки, но я на нее особого внимания не обращал. Заказал я бутылку пива, и тут подходит ко мне и садится рядом малышка – аппетитная такая, чернявая, накрашенная что надо.

– Можно, дедушка? – спрашивает она, а сама смеется.

Мне кровь в голову бросилась. Так и хотелось схватить ее за яблочко, соплячку! Но я сдержался, пожалел женское племя и крикнул официанту:

– Два шампанских!

(Прости, хозяин: я твои деньги растратил, но оскорбление было сильное, нужно было не посрамить себя и тебя не посрамить, хозяин, нужно было поставить эту малолетку на колени перед нами. Нужно! Ты и сам, я знаю, не оставил бы меня без помощи в тяжкий час. Итак: «Два шампанских, гарсон!»)

Принесли шампанское, я заказал сладкое, а потом – опять шампанское. Тут подошел торговец жасмином, я взял всю корзину и высыпал к ее ногам.

Мы все пили и пили, но – клянусь, хозяин! – к ней я даже не прикоснулся. Я в этих делах толк знаю: когда я был молод, перво-наперво обнимал их, теперь, когда уже состарился, – перво-наперво плачуґ. Выглядеть щедрым, сорить деньгами. Женщины от этого с ума сходят, подлые: будь ты даже горбатым и старым, развалюхой и вшивым – на все глаза закроют. Ничего не видят, потаскухи, – только руку, которая деньги на ветер бросает.

Тратил я так, тратил – да благословит тебя Бог и вернет сторицей, хозяин! – малютку уже от меня не оторвешь. Придвинулась она потихоньку ко мне, прикоснулась коленкой к моим крюкам, но я – камень, хоть внутри уже совсем растаял. Вот что женщин до беснования доводит, так и знай, если окажешься в подобной ситуации, – чувствовать, как ты внутри весь горишь, а рук все равно не распускаешь.

Короче, чтобы не болтать зря, наступила и миновала полночь, огни мало-помалу погасили, стали закрывать кафешантан. Вытащил я охапку тысячных, заплатил и официанту на чай не поскупился.

Малютка на мне уже совсем повисла.

– Как тебя зовут? – спрашивает томным голоском.

– Дедушка! – отвечаю сердито.

Тут эта негодная самка сильно ущипнула меня, подмигнула и говорит:

– Пошли…

Взял я ее ручку и пожал многозначительно.

– Пошли, малютка… – говорю, и голос у меня охрип.

Дальше ты и сам знаешь. Мы друг друга задавили. А потом взял нас сон. Проснулся я в полдень. Огляделся вокруг, и что же я вижу? Чистенькая комнатушка, кресла, умывальник, мыло, бутылки, зеркала, зеркальца… На стенах развешаны пестрые юбки и множество фотографий – моряки, офицеры, капитаны, полицейские, танцовщицы, женщины, вся одежда которых – пара сандалий. А рядом со мной на кровати – теплое, пахучее, растрепанное женское племя.

«Эх, Зорбас! – прошептал я и закрыл глаза. – Ты живым вошел в рай. Хорошо здесь, смотри не испорти!»

У каждого человека, как-то говорил я тебе, хозяин, свой собственный рай. Для тебя рай завален книгами и огромными канистрами чернил, для кого-то другого – бочками с вином, узо, коньяком, для кого-то еще – пачками английских банкнот, а для меня рай вот какой: небольшая пахучая комнатка с пестрыми юбками и парфюмерным мылом, двуспальная кровать на пружинах, а рядом со мной – женское племя.

Грех после исповеди – уже не грех. Целый день я носу на двор не показывал. Да и куда было идти? Что делать? Ладно, мне и здесь было хорошо. Я сделал заказ на лучшей кухне, и принесли нам поднос с разной едой, от которой набираешься сил: черная икра, отбивные, рыба, фруктов вдоволь, кадаифи [38] . Мы снова задавили друг друга и снова уснули. Проснулись мы вечером, оделись, я взял ее под руку, и отправились мы в кафешантан, где она работала.

Чтобы не болтать лишнего и не утомлять тебя зря, хозяин, скажу только, что маршрут этот продолжается до сих пор. Но ты не расстраивайся: делом нашим я тоже занимаюсь: время от времени прогуливаюсь и по магазинам, присматриваюсь. Куплю я проволоки, куплю всего, что нужно, будь спокоен. На день раньше, на день или на неделю позже – не все ли равно? Скоро только кошки рожают, потому и котята у них слепые, так что не спеши! Ради тебя я и дожидаюсь, когда же прорежутся у меня глаза и протрезвеют мысли, а то, чего доброго, надуют нас. Проволока должна быть хорошей, первый сорт, иначе – все пропало. Так что наберись терпения и положись на меня.

Что касается моей персоны, не беспокойся. Приключения мне только на пользу, за несколько дней я стал двадцатилетним юношей. У меня теперь столько сил, что, кажется, вырастут новые зубы. Помнишь, у меня поясницу ломило? А теперь я гоголем хожу. Каждое утро смотрюсь в зеркало и сам удивляюсь, почему волосы еще не стали черными, как смоль.