Гарриэт Лейн - Элис. Навсегда

– Но, как мне кажется, в меньшей степени против Фрэнсис, – добавил он. – По-моему, это добрый знак.

Между строк в его словах читалось, что наибольшую душевную травму Полли и Тедди нанесла связь их отца с Джулией Прайс еще при жизни матери. Именно в этом им виделось самое ужасное, рисовалась долгая история измены и предательства. Позже, оставшись со мной наедине, Лоренс глубоко вздохнул, спрятал лицо в ладонях и назвал все происшедшее жуткой ошибкой.

– Стоило лишь раз поддаться слабости, – сказал он. – Всего один раз, и вот чем все закончилось.

А я подумала о безымянных девчонках, оставшихся в тени огромного призрака, каким он представлял теперь Джулию Прайс, и почувствовала презрение. Причем как к Лоренсу, воображавшему, будто мне ничего о них не известно, так и к Элис, сумевшей установить лишь маленький фрагмент общей картины. И эта мысль наводила меня на необходимость жестких мер. Нужно проявить железный характер, чтобы это никогда больше не повторилось.

Однако, когда мы почти перестали получать новости даже через чету Азария, злиться начал уже сам Лоренс. Постепенно он стал видеть в поведении дочери упрямую и жестокую неспособность к компромиссам, а в отношении к себе сына – самодовольный педантизм, и это раздражало его. Через несколько недель после того, как скандал разразился, я услышала его телефонный разговор с Малкомом и была поражена разгневанным тоном.

– Ты же понимаешь, что они уперлись в своем мнении, – говорил он. – Да, Малком, это сложная ситуация для вас, но давай начистоту: я не знаю, каким образом они смогут изменить свое отношение ко мне.

Он стоял в белой кухне, прижав трубку к уху и глядя в сторону сада. Французские окна были распахнуты настежь. По дому вместе с легким движением воздуха расползался тяжелый, навязчивый и почти наркотический аромат глициний. Я подошла к Лоренсу, обняла сзади, пока он слушал Малкома, барабанил пальцами по оконной раме и издавал короткие возгласы, словно с трудом сдерживался, чтобы не произнести того, о чем говорить не следовало.

– Да, – сказал Лоренс, будто с неохотой соглашаясь с собеседником. – Да, я все понял. Считай, что ты довел до меня свою точку зрения. – Дело кажется мне совершенно безнадежным, – сообщил он мне, положив трубку.

– Но ты не должен сдаваться и отпускать их от себя, – возразила я. – Они твоя семья. Вы необходимы друг другу.

– Неужели? – пробурчал он, притягивая меня к себе. – Так уж и необходимы?

– Конечно, – настаивала я. – Ты должен постараться лично поговорить с каждым из них.

– Но они не отвечают на мои звонки.

– Значит, нужно устроить случайную встречу. Например, подежурить у входа в их дома. Рядом с колледжем Полли, с галереей Тедди. Показать, насколько серьезно все это для тебя.

Мое предложение особого энтузиазма не вызвало, но Лоренс согласился попробовать. Мы решили начать с Полли, которая представлялась более открытой для общения. И следующим вечером он стоял на противоположной стороне улицы, где располагался ее колледж. Она выпорхнула наружу в окружении группы студентов, смеясь и обмениваясь с друзьями шутками, но, заметив отца, замерла и встала у края тротуара, когда он стал переходить улицу, направляясь к ней. Мартин задержался в стороне, дожидаясь ее, а Полли махнула ему рукой и крикнула:

– Иди вперед, я догоню! Это не займет много времени.

Лоренсу она заявила, что не готова к разговору с ним. И не уверена, будет ли когда-нибудь готова. Им с Тедди «предстояло еще очень многое обдумать». А когда он попробовал пуститься в уговоры, просто развернулась и ушла, а ее серебристая сумка при каждом шаге билась о бедро.

Вернувшись домой, Лоренс рассказал мне обо всем и ударил кулаком по столу с такой силой, что жалобно зазвенели ножи и вилки, а из стаканов выплеснулась вода.

– Бесполезно, – заявил он. – Мне не удастся ничего исправить.

Я позволила ему выговориться. Слушала его жалобы на то, как они с Элис спешили удовлетворить любую прихоть детей, как позволяли им вести легкую жизнь, не давая сталкиваться с ее грубыми сторонами.

– Мы разбаловали обоих. Им ни к чему не приходилось прикладывать ни малейших усилий, – с раздражением говорил он, – а теперь мне приходится расхлебывать последствия.

Мы сидели за столом, и я слушала Лоренса, опустив голову. О, как же это было бы сейчас легко! – размышляла я, внутренне сохраняя хладнокровие. Так легко озлобить его еще сильнее. Помочь получить даже известное наслаждение от своего гнева. Тонкими намеками, нейтральными на первый взгляд репликами и иными маленькими хитростями.

Сказанным и невысказанным.

Но я все же не до такой степени жестока. И к тому же прекрасно понимаю, насколько лучше для меня будет помочь им вновь сплотиться. Стать подобием Элис. У той всегда находились нужные слова. Она умела примирять людей. Позволяла каждому проявить свои лучшие человеческие качества. И как же получится забавно, если в конечном счете они все будут испытывать ко мне глубокую признательность!

В общем, я терпеливо поддакивала Лоренсу, утешала его, говорила только то, что он хотел слышать, а позже тайком от него написала письмо и опустила в почтовый ящик.

Я встретилась с обоими в свой обеденный перерыв в кофейне рядом с Британским музеем. Поначалу они упорно избегали смотреть мне в лицо. Угрюмо сидели на черном виниловом диване и молчали. А потому инициативу взяла на себя я. И произносила очень точные слова, способность к чему обнаружила в себе не так давно. Я говорила и говорила, а сама пыталась уловить любые чуть заметные сигналы – вздохи, быстрый обмен взглядами или, наконец, намеки на улыбки, которые означали бы постепенное наступление оттепели. Но ничего подобного не увидела.

Через двадцать минут я подвела итог сказанному, снова попросив у них прощения за обман. Мне понятно, сказала я, что они скорее всего никогда не смогут найти оправдания для меня, но неужели даже ради памяти своей матери им не под силу простить Лоренса, который без них утратил смысл в жизни.

– Ему вас очень не хватает, – добавила я. – Вы даже не представляете, как он тоскует по вас.

Внезапно в памяти всплыла поэтическая строка. Та самая, из Эмили Дикинсон. Чем черт не шутит, подумала я. Следует попробовать.

– Он не оставит попыток вернуть вас. Как и я сама. Мне, кстати, вспоминаются слова из одного стихотворения. Оно всегда имело для меня особый смысл. «Надежда крылата как птица…» Понимаете, без надежды он конченый человек. И потому так отчаянно цепляется за нее. Мы готовы ждать. Ждать столько, сколько потребуется. Только, пожалуйста, не отнимайте у него последнюю надежду.

Я встала из-за стола, подошла к кассе, заплатила за три чашки кофе, открыла дверь и вышла на улицу.