Иби Зобои - Гордость

– Меня эти парни не интересуют, Мадрина. Я поступлю в университет и пойду работать – и не нужны мне никакие инвесторы.

Папуля появляется из кухни, где перемыл часть посуды, подходит ко мне, награждает неловким тычком.

– Молодец, дочка! Имеешь свое мнение.

– Так кому достанутся парни, Мадрина? Нам с Кайлой? – спрашивает Лайла. С нее станется. Лайла у нас до мальчиков сама не своя.

– Эй, притормози, Ракета Бенитес! – осаживает ее Мадрина. – Вставай в очередь вслед за Марисоль. А малышка Кайла следующая за тобой.

– Получается, я не смогу выйти замуж раньше Марисоль? – огорчается Лайла. – Да ты на нее посмотри, Мадрина! Мне сто лет ждать!

– Да, верно. И есть два подхода к институту брака, – заводит Марисоль, и по комнате прокатывается вздох, потому что сейчас она начнет сыпать фактами, цифрами и статистикой – всем тем, что связано с любимой ее вещью на свете: деньгами. – Либо брак – это ложное представление о том, что любовь вечна, и тогда женщина попадает в финансовую зависимость от мужа; либо получается, что два дохода лучше одного. Любовь – абстракция. А вот деньги – нет.

– Ха! Вот эта точно выйдет замуж по расчету, – определяет Мадрина. – Складывай яйца в эту корзину, Бени.

– Да ладно! – наконец вступает в разговор Дженайя, дождавшись, когда все умолкнут. – Так выглядит будущее , Мадрина. Мы все думаем про карьеру, цели, преодоление препятствий. И – да, Марисоль: про деньги мы думаем тоже!

– Сперва карьера, потом семья! Прямо как у гринго?

– Нет, Мадрина, – поправляю я ее. – Не как у белых. А как… у женщин! У всех женщин!

– Например, у Бейонсе или Дженнифер Лопес, – поясняет Дженайя.

– Лапушка моя, – восхищается мама, улыбаясь и склоняя голову набок. – Всего год в колледже проучилась, а уже думает, что самая умная.

Лицо у Дженайи вытягивается, я вижу, что ее это задело. На данный момент моя старшая сестра – самый образованный человек в нашем семействе, она первой получит четырехгодичное высшее образование.

Мама родила Дженайю, когда была совсем молодой, после этого отучилась всего пару семестров, а потом бросила учебу, потому что забеременела мной. Папа закончил двухгодичный курс в местном техникуме, получил диплом и страшно этим гордится. Поженились они очень, очень рано. И – спасибо «лос эсперитос», как выразилась бы Мадрина, – до сих пор неплохо друг к другу относятся. А когда-то относились не просто неплохо. Собственно, их любовь и сейчас никуда не делась.

Знаю я об этом потому, что, пока мы треплемся в гостиной, папуля моет посуду, наводит порядок на кухне, приносит маме стакан воды, забирает у нее пустую тарелку. Некоторые мужчины из нашего квартала – Боббито, Уэйн и Эрнандо – вечно его дразнят подкаблучником. А я-то знаю, что такие мелочи он делает всю свою жизнь. И в глубине души сознаю, что такая любовь – большая редкость.

Пока мама с Мадриной чешут языками, я киваю Дженайе. Она встает, идет вымыть свою тарелку, а потом выскальзывает за дверь. Я не свожу глаз с близняшек – они заметят первыми. Но они закопались в телефоны – видимо, просматривают свои бесконечные селфи. Выждав пару минут, я на цыпочках пересекаю небольшую гостиную и тихонько прикрываю за собой дверь.

Дженайя поджидает меня в коридоре. Мы ухмыляемся друг другу.

– Доброго вам вечера, дамы, – раздается со второго этажа, и мы обе вздрагиваем.

Смотрим вниз через перила – и видим в последнем лестничном пролете здоровенную башку Колина. Мы с Дженайей одновременно вздыхаем и закатываем глаза.

– А еще скажу, что выглядишь ты супер, Дженайя, – добавляет Колин, подходя к нашей двери.

– Да ладно тебе, – отвечаю ему я.

Но он меня будто и не видит, двигает прямо к сестре. Берет ее руку, целует – прикидывается джентльменом, а не похотливым придурком, каким является на деле.

Колина мы знаем всю жизнь, потому что он племянник Мадрины. А поскольку своих детей у Мадрины нет, она вроде как усыновила Колина – даже говорит, что оставит ему дом в наследство. Каждое лето он по многу недель проводит с ней, рядом с нами. Пока мы были мелкими, Колин был нам за этакого старшего брата. Охотно играл с нами в «чепуху», кем надо, тем и прикидывался: монстром, чупакаброй, пожирателем смерти – и гонялся за нами по парку Марии Эрнандес. Но три лета назад ему стукнуло восемнадцать, он окончательно переехал к Мадрине и с тех пор понемногу нас достает – тем более что у него растет борода и сломался голос. Он перестал играть с нами в игры, а в один прекрасный день вручил Дженайе письмо, в котором признавался в вечной любви. С тех пор все стало как-то не так.

– С возвращением, Дженайя, – говорит он вкрадчиво и смотрит на нее щенячьими глазами.

Дженайя выдергивает руку и качает головой.

– Давай быстрее, а то там все съедят.

Колин открывает дверь в квартиру, и Мадрина сразу же выдает:

– Колин, mi primo [13] Здесь: мой красавчик ( исп .). ! Видел, какие сопернички въехали в дом напротив?

Дверь захлопывается, и нам с Дженайей наконец-то удается вволю похохотать над этой уморой, которую представляют из себя наш дом, наша семейка, наша жизнь.

Узкая дверь в конце коридора ведет на лестницу, а та – на крышу. Там, выше всего остального, наше любимое место. Место тайное, потому что папуля запрещает туда лазать по понятной причине: упадем – убьемся. Несколько лет назад он запер дверь на замок, но мы придумали, как замок открывать и забираться к себе в облака.

Если подвал Мадрины – это место, где обитают тамбора, эспиритос и древняя родовая память, то крыша – это простор, где поет ветер, где мечты и возможности витают среди звезд, где мы с Дженайей делимся своими секретами и строим планы, как объедем весь свет, начав с Гаити и Доминиканской Республики.

У Дженайи всегда найдется шпилька в волосах, поэтому замок она открывает в одну секунду. Мы лезем по лестнице, откидываем крышку люка и выходим в тепло раннего вечера.

Конец июня в Бруклине похож на самое начало вечеринки: музыка, конечно, классная, но ты знаешь, что дальше она будет еще лучше, а потому сперва – легкий тустеп, до начала настоящих танцев. Восемь вечера, но снаружи все еще светло, и отсюда, с крыши, видно, кто и куда пошел по Бушвик- и Джефферсон-авеню.

А еще отсюда, как и из окна нашей спальни, не хочешь – а увидишь отдельный дом на той стороне улицы. Я всю свою жизнь рассматривала провал в крыше, заколоченные досками окна, медленно наползавший лес, который постепенно душил здание. Мы с сестрами когда-то поспорили, вырастет ли прямо на полу дерево, вытянется ли вверх, приподнимет ли дом над землей. Тогда у нас будет свой собственный дом на дереве – дом в небесах.

Не случилось. Дом опять обитаем. Провал в крыше зачинили, лес вырубили, на его месте теперь неестественно зеленый газончик; вставили новые окна, такие высокие и широкие, что сквозь них видно первый и второй этажи: блеск паркетных полов, белые стены, книжные шкафы от пола до потолка, картины – на вид такие, будто их нарисовали в детском саду, мебель – будто из медицинского кабинета.