Иби Зобои - Гордость

Машина трогается, сворачивает на Бушвик-авеню. Интересно, куда это они. Они ведь только что зашли в этот их роскошный дом – и сразу уезжают, пусть даже и ненадолго? Интересно, а они бывали за пределами штата, в других странах? Интересно, какие виды, вещи и ощущения они уже успели прикупить за свои деньги.

Я поворачиваюсь к Дженайе – она наверняка знает ответы, но она смотрит на закатное солнце, и сразу видно, что мечты ее уплывают прочь, в облака.

Вдалеке в сине-оранжевом небе показалась неяркая луна, до нас долетает привычный шум Бушвика, окутывает нас, и крыша превращается в уютную ладонь, в которой мы угнездились.

– Зи? – зовет Дженайя, не глядя на меня.

– Ну?

– Как думаешь, есть у меня шанс?

– С кем? – уточняю я.

– С Эйнсли, – произносит она негромко.

– Блин, – все, что я говорю в ответ.

Утро первой каникулярной пятницы, и квартира превратилась в хрупкий пузырь: круглый, полный, беззвучный, и там, внутри, все четыре мои сестры затиснуты в одну комнату. Мы теперь все примерно одного роста и размера, но по-прежнему спим в своих детских кроватях.

У стен стоят две двухъярусные кровати, еще одна, односпальная, прямо под окном – на ней спит Дженайя.

Я встала раньше всех и читаю книгу с карандашом и маркером в руке, как учил папуля. Я читаю «Между миром и мной» и думаю про Мекку Та-Нехиси Коутс – Говардский университет, про то, что в университете все будет как в другой стране: никаких тебе чужаков, которые приедут и все испортят. И лица у людей там такие же, какими были в 1867 году, когда Говард основали. И хотя студенты все приехали из разных концов страны и даже со всего мира, все они говорят на одном языке – языке чернокожих, африканцев, карибов и афролатиносов, и в них есть все, что есть и во мне: Гаити, Доминикана; там все темнокожие.

Я дочитываю главу и выглядываю в окно – началась ли уже подготовка к общему празднику. Но вижу я только братьев Дарси возле их дома. Эйнсли скачет и молотит кулаками по воздуху, будто решил подраться. Дарий растягивает мышцы ног, футболки у обоих взмокли по вороту от пота. Из того, как они одеты, я заключаю, что они явно не играли в мяч в парке, не подтягивались и не крутились на турнике, как другие местные парни.

На углу белая женщина, надев полиэтиленовый мешочек на руку, убирает какашки за своей собакой. Подбирает мешочек, завязывает, бросает в ближайшую урну, потом гладит собаку – мол, молодец. Еще я вижу мистера Тернера из конца квартала – он стоит у бодеги Эрнандо и пьет кофе. А потом он достанет пластмассовые ящики, поставит их на бок и сядет дожидаться сеньора Фелициано, Стони, Асенсио, мистера Райта и других местных дедуль на ежедневную партию в домино или в карты – по ходу они будут с азартом обсуждать политику или футбол.

К концу дня они освободят место для молодежи – Колина и его приятелей, которые будут просто стоять и пялиться на девушек, тянуть совсем-не-сок из бутылок – и с тем же азартом обсуждать политику и баскетбол. Потом начнется общая вечеринка, зазвучит музыка, до поздней ночи все будут есть и танцевать. Это один из моих любимых дней в году. Такая уменьшенная копия других моих любимых дней: когда мы идем с папулей на Доминиканский парад, или с Мадриной на Пуэрториканский парад, или с мамой на поднятие гаитянского флага в День Вест-Индии. Такие праздники объединяют всех жителей квартала – выходцев из Доминиканы, Пуэрто-Рико, Мексики, Панамы, с Гаити и Ямайки, афроамериканцев – приходят сюда и белые пары, те, кто в последнее время переехал в таунхаусы в конце квартала.

Мой район выстроен из любви, но жизнь в нем поддерживают деньги, здания, еда и рабочие места, – и даже я не могу не признать, что эти новые жильцы, у которые много денег и собственные мечты, в чем-то способны его улучшить. Наша задача – придумать, как оставить Бушвик прежним, но при этом сделать лучше.

Тут мне в голову приходит мысль. Я хватаю свой маленький ноутбук и пишу первые строки конкурсного эссе в Говард.

Иногда любви недостаточно для того, чтобы объединить соседей. Нужно нечто более материальное: достойное жилье, работа, доступ к ресурсам.

Лучше всех это сформулировала моя младшая сестра, которая считает себя профессиональным финансистом: Любовь – абстракция. Деньги – нет.

Я печатаю, стираю, печатаю, стираю снова и снова. Вздыхаю. Закрываю глаза. Отпускаю пальцы танцевать по клавиатуре.

К середине дня квартира превращается в душную сауну: мама готовит еду к празднику. Я уже привыкла к этим запахам, привык и наш квартал, а возможно, и весь район тоже.

Окна открыты настежь, чтобы выходил дым, а мы с сестрами остались в одних шортах, топиках и передниках – только еще сеточки на головах и перчатки на руках, когда мы беремся за продукты.

Те, кто перебрался в наш район недавно, наверное, думают, что шум в нашей части Бушвика просто не может стать громче, чем в обычный субботний вечер в июле.

Бас-кларнет заливается с самого полудня, шум такой, что не почитаешь, не подумаешь, не потаращишься мечтательно из окна. Диджей расположился у самого нашего крыльца, и кажется, что весь дом танцует под его музыку. Нам тоже не усидеть на месте. За готовкой я подпрыгиваю, покачиваюсь, приплясываю, подключаюсь к Лайле и Кайле, которые тренируются для танцевального конкурса на празднике.

Общие праздники у нас устраивают уже года два, с тех пор как мама создала в квартале праздничный комитет из одной себя. Ей удается организовать жительниц Джефферсон и Бушвика, они готовят еду и накрывают столы в другом конце квартала, а папуля с приятелями ставят грили на тротуаре и большие кулеры с пивом у нашего крыльца. Жители других кварталов расставляют на тротуаре складные стулья. Вокруг носятся ребятишки на самокатах. С обоих концов квартала две-три машины перекрывают проезд. А дальше начинается обжорство, как мама любит.