Эндрю Шон Грир - Лишь

Облокотившись на барную стойку, Лишь смеряет нового знакомого взглядом. Комната утопает в джазе Коула Портера, а в бокале Лишь утопает засахаренная вишенка; он вылавливает ее двумя пальцами. Сверху за ними наблюдает Чарли Чаплин (почему именно он?).

– Как назвать того, с кем спишь уже девять лет? Допустим, вы вместе готовите завтрак, и справляете дни рождения, и ссоритесь, и он девять лет говорит тебе, что носить, и ты приветлив с его друзьями, и он вечно у тебя дома, но всю дорогу ты знаешь, что это ни к чему не приведет, что он найдет кого-нибудь, и это будешь не ты, так условлено с самого начала, что он найдет кого-нибудь и выйдет замуж, – так как его назвать?

С грозным боем том-тома начинается «Ночь и день». Собеседник приподнимает бровь.

– Не знаю. Как?

– Фредди.

Лишь отправляет вишенку в рот. Спустя пару секунд он кладет на салфетку завязанный в узел черешок.

– Он кое с кем сошелся, скоро свадьба.

Юноша кивает и спрашивает:

– Что пьешь, красавчик?

– «Манхэттен». Давай я тебя угощу. Извините, – говорит он бармену, указывая на шлем, – а что это у вас над головой?

– Так не выйдет, мистер, – говорит юноша, накрывая его руку ладонью. – Я сам тебя угощу. А шлем космонавта мой.

Лишь:

– Твой?

– Я здесь работаю.

Наш герой смотрит на руку юноши, потом на него самого.

– Ты подумаешь, что я спятил, – говорит он. – У меня к тебе одна дикая просьба. Завтра я беру интервью у Х. Х. Х. Мандерна, и мне нужно…

– Я и живу тут недалеко. Как, говоришь, тебя зовут?

– Артур Лишь? – переспрашивает седая дама, пока Х. Х. Х. Мандерна выворачивает в ведро. – Кто такой Артур Лишь?

Лишь стоит на пороге гримерки со шлемом под мышкой и застывшей улыбкой на лице. Сколько раз он слышал этот вопрос? Столько, что уже давно не обидно. В годы его юности, в эпоху Карлоса, отвечали, что Артур Лишь – это тот паренек у бассейна в салатовых плавках, тощий такой, из Делавэра; позже объясняли, что это тот молодой человек у барной стойки, застенчивый такой, спутник Роберта Браунберна; еще позже говорили, что это бывший Роберта Браунберна и, возможно, не стоит его больше приглашать; его представляли как автора одного романа, потом – другого; потом – как чьего-то давнего знакомого. И наконец – как человека, с которым Фредди Пелу спал целых девять лет, прежде чем выйти замуж за Тома Денниса. Он играл все эти роли для всех, кто спрашивал, кто он такой.

– Я спрашиваю: кто вы такой?

Никто в этом театре не знает, кто он такой; когда он выведет на сцену Х. Х. Х. Мандерна, обессилевшего от отравления, но решившего не подводить поклонников, его представят просто как «большого фаната». Когда он будет вести это полуторачасовое интервью, заполняя паузы пространными описаниями и отвечая на вопросы из зала, как только полуживой Мандерн обратит к нему утомленный взор, – когда он спасет это мероприятие, спасет карьеру этого бедолаги, все равно никто из зрителей не будет знать, кто он такой. Они здесь ради Х. Х. Х. Мандерна. Они здесь ради робота Пибоди. Они пришли в костюмах роботов, и космических божеств, и инопланетян, потому что писатель изменил их жизнь. А тот, второй писатель, в шлеме космонавта с поднятым визором, он не имеет значения; его никто не запомнит; никто не знает и даже не поинтересуется, кто он такой. А поздним вечером, когда он сядет на самолет в Мехико и его сосед, молодой японец, услышав, что перед ним писатель, взволнованно спросит, кто же он такой, Лишь – все еще падая с моста рухнувших надежд – ответит, как отвечал уже не раз.

«Велеречивый лютик».

«Ни капли злобы. Абсолютно никаких чувств».

«Ты же знаешь, Артур, мой сын тебе не пара».

– Никто, – говорит наш герой городу Нью-Йорк.

«Фредди Пелу – человек, которому не нужно напоминать, чтобы он надел кислородную маску на себя, прежде чем помогать другим».

Это была просто игра. Так они коротали время, поджидая друзей в баре. Одно из тех местечек в Сан-Франциско, которые и геям, и натуралам кажутся одинаково странными. Фредди пришел после уроков в своей голубой рубашке с галстуком, и они пробовали какое-то новое пиво, которое на вкус было как аспирин, пахло магнолиями, а стоило больше гамбургера. На Лишь был вязаный свитер. Они пытались описать друг друга одним предложением. Первым высказался Лишь, и его реплика приведена выше.

Фредди нахмурился.

– Артур, – сказал он. А потом опустил взгляд.

Лишь взял из плошки на столе пригоршню засахаренных пеканов. Он спросил, в чем проблема. Портрет казался ему удачным.

Фредди тряхнул кудрями и вздохнул.

– Может, раньше, когда мы только познакомились, так и было. Но это было давно. Знаешь, что я собирался сказать?

Лишь ответил, что не знает. Юноша посмотрел на своего любовника, глотнул пива и произнес:

– Артур Лишь – самый храбрый человек из всех, кого я знаю.

Артур вспоминает эту историю каждый перелет. Она вечно все портит. Перелет из Нью-Йорка в Мехико она тоже испортила, хотя он и без того может обернуться катастрофой.

Артур Лишь где-то слышал, что в Латинской Америке после посадки принято аплодировать. В его сознании это связано с чудесами Девы Марии Гваделупской. И действительно, когда самолет попадает в зону сильной турбулентности, Лишь невольно начинает подыскивать нужную молитву. Поскольку он был воспитан в лоне унитарианства [12] Одно из самых либеральных течений христианства, где разрешено свободное толкование Библии, а на собраниях поются гимны и популярные песни. , на ум не приходит ничего, кроме песен Джоан Баэз, но «Алмазы и ржавчина» его не утешат. Снова и снова, подобно оборотню, бьется в конвульсиях в лунном свете самолет. Лишь не может не оценить избитые метафоры жизни; трансформация, да. Артур Лишь наконец покидает Америку; возможно, за ее пределами он изменится, как старуха, которая в объятиях рыцаря, перенесшего ее через реку, превращается в прекрасную принцессу. Из пустого места Артур Лишь превратится в Почетного Участника конференции. Постойте, или это принцесса превращается в старуху? Его сосед – молодой японец в неоново-желтом спортивном костюме и кроссовках-луноходах – сидит, обливаясь потом и хватая ртом воздух; в какой-то момент он поворачивается к Лишь и спрашивает, нормально ли все это, и Лишь отвечает: «Нет, нет, это не нормально». Свежие пытки, и японец хватает его за руку. Вместе они противостоят стихии. Похоже, во всем салоне им одним не хватает присутствия Духа . Когда самолет наконец садится – за окном гигантская электросхема ночного Мехико, – один только Лишь рукоплещет их спасению.