Яков Шехтер - Есть ли снег на небе

– Пошел вон! – Реувен в сердцах замахнулся на кота.

Тот выгнул спину и не спеша отошел с дороги, брезгливо отряхивая лапы.

Против своего ожидания к Ангелу Реувен попал довольно быстро. Увидев хасида, ребе удивленно поднял брови:

– А где твой друг Шимон? Вы же всегда приезжаете вместе.

– Ах, Шимон… – тяжело вздохнул Реувен. – Он тяжело заболел, прикован к постели. Прислал вам квитл.

Ребе Авраам не читая, положил листок перед собой. Его лицо исказила горестная гримаса.

– Тяжело заболел, говоришь… Не иначе он продал часть своего дела, чтобы покрыть долги.

– Да, – подтвердил Реувен. Проницательность ребе его ничуть не удивила. По-другому и быть не могло.

– Ах, Шимон, Шимон, – вздохнул ребе, словно в ответ на вздохи хасида.

Он помолчал несколько долгих минут.

– В прошлый раз ты и твой друг наверняка были очень удивлены моим советом. Как правило, я не приоткрываю завесу, но сегодня нарушу свое правило и расскажу тебе кое-что. Тогда ты поймешь, почему советы праведника иногда кажутся странными, а то и вовсе лишенными здравого смысла.

Реувен невольно подобрался. О такой чести он не смел и мечтать! Видимо, дела у Шимона совсем плохи, коль ребе Авраам решил приоткрыть полог, закрывающий высшую тайну.

– Есть души, которые не успевают произвести в этом мире необходимую работу, и возвращаются ко Всевышнему неисправленными. Тогда, по великой милости своей, Он снова возвращает их в мир страданий и печали для завершения работы. Если исправления опять не произошло, у души остается третья, последняя попытка.

– А если снова не получается, что тогда? – спросил Реувен.

– Об этом лучше не говорить, – мрачно заметил Ангел. – Участь такой души горька и безысходна. Но бывает, крайне редко, однако бывает, что душа вымаливает у Бога еще одну, четвертую попытку.

Ребе заглянул прямо в глаза Реувену, и от этого взгляда его начала бить мелкая дрожь.

– Четвертое воплощение не такое, как предыдущие три. Оно всегда благословлено страданиями, потому, что страдания искупают невыполненную ранее работу. Талмуд сообщает о четырех видах таких страданий: муки бедности, желудочная хворь, притеснения от кредиторов, злая жена.

Реувен вскрикнул и закрыл лицо руками.

Он уже все понял, но ребе Авраам продолжал объяснять:

– Ты и твой друг пришли в наш мир четвертый раз, поэтому ваша жизнь никогда не будет ни спокойной, ни счастливой. Ваше подлинное счастье – страдание, – и я все эти годы старался вести вас по наиболее легкому из путей. Однако Шимон не послушал моего совета, и теперь Всевышний назначил ему другой способ искупления.

– Ребе, – с надеждой спросил Реувен, – а может ли Шимон повернуть колесо обратно? Помогите ему, ребе!

– Это уже не в моих силах, – тяжело вздохнул праведник и перевел взгляд за окно.

Бесконечное звездное небо начиналось прямо над крышей дома Ангела и тихо плескалось, цепляясь за конек.

Когда Ихиель думал о своей жизни, она представлялась ему мокрым от дождя кустом ракиты. Бьет его ветер, нещадно поливает дождь или жарит солнце, а он знай себе растет, цепляясь корнями за поросший травой склон, сбегающий к петлявой речушке.

Этот скромный куст, и хмурое, то и дело роняющее слезы дождя галицийское небо, и низко стелющийся дым из труб польских хат, и холодный туман, ползущий из расселин карпатских гор, были ландшафтом судьбы Ихиеля. Многие годы держал он постоялый двор на перекрестке дорог. Хлопотливый и горький заработок, густо промазанный унижением и щедро смоченный обидами. А деваться некуда, есть-то ведь нужно каждый день! И ему, и жене, и дочке. Вот и приходилось терпеть.

Среди местных жителей, евреев и поляков, Ихиель славился честностью – нетрадиционным качеством для шинкаря. Ведь какой постоялый двор без шинка и какой шинкарь не обсчитывает? Но Ихиель не обсчитывал и водки наливал полную чарку, даже пьяному, уже плохо соображающему, что ему подают. Возможно, поэтому богачом он не стал, сводил концы с концами, и слава Богу. Зато если бы доброе имя Ихиеля можно было намазывать на хлеб вместо масла, сам он и вся его семья постоянно ходили бы с лоснящимися губами!

Заработать доброе имя куда сложнее, чем мешок с золотом. Вот жульничает человек, ворует, обманывает, копит вожделенные денежки, а потом уходит в одночасье, не успев насладиться наворованным. И достаются деньги то развратной молодой жене, то глумливым, непочтительным детям от старой жены. И если даже наследники вспоминают его без уважения и благодарности, то уж те, кого он обмишулил и обвел вокруг пальца, вовсе на землю плюют при одном упоминании. А имя доброе с собой уносит человек, навсегда оно с ним, сколько помнят его люди.

Написано в старых книгах, что награду за заслуги и наказание за проступки муж и жена делят поровну. Все у них общее, не только перина и одеяло. Хася была большой удачей Ихиеля, выигрышным лотерейным билетиком. Во всем его поддерживала, прикрывала, никогда не ругала. Удивительного в том было немного – почти все жены сверстников Ихиеля вели себя подобным образом. Но, в отличие от почти всех, Ихиель был влюблен в свою жену, а она в него, и вот это и был счастливый лотерейный билетик.

Среди евреев Замостья, где родился и вырос Ихиель, спокон веку невесту для сына или жениха для дочери подбирали родители. Люди опытные, пожившие, хорошо знающие свое дитя и лучше понимающие, с кем ему будет хорошо. И действительно, большинство таким образом созданных супружеских пар неплохо уживались друг с другом. Освященная веками традиция всецело властвовала в Замостье, ни одному юноше, а уж тем более девушке и в голову не могло прийти самостоятельно искать себе суженого.

Ихиель не был исключением из правила и спокойно ожидал, пока родители не расскажут ему о будущей жене. Но случилось неожиданное; один из его соучеников по ешиве подхватил где-то заразу вольнодумства. До поры до времени он ловко скрывал свою болезнь, но бдительные духовные наставники все же заметили отступника и, словно муху из борща, выкинули из ешивы.

Это было потом. А пока вольнодумец успел изрядно смутить дух Ихиеля. Главной темой его бунта была любовь. Вдохновение он черпал из романов на польском языке, которые читал по ночам на женской половине синагоги, делая вид, будто занят углубленной молитвой. Романы распаляли его воображение, внутренний жар пек и не давал покоя. Частенько вместо совместного повторения Талмуда вольнодумец сбивчивым шепотом делился с Ихиелем своими впечатлениями.

По романам выходило, что любовь – главное на земле, единственное, ради чего стоит жить, и тот, кто не испытал этого чувство, обделен хуже последнего нищего. Когда Ихиель напоминал вольнодумцу фразу одного из мудрецов: то, что у них называется любовью, у нас зовется грязнейшим из грехов, – тот лишь отмахивался: