Имма Мунсо - Человек слова

Когда ждёшь результатов, жизнь как будто бы временно отменяется. Она снова начнётся с завтрашнего дня. Завтра утром – новое пальто и новая скрипка. Завтра утром – возвращение к проекту нашего будущего дома в Бузи. К журналам по садоводству. Моя давняя детская мечта. Год назад мы обнаружили потрясающее место в Пиренеях у подножия Коль де Мари Бланш. Туда вела дорога, вдоль которой тянулась белая изгородь. Это был типично нормандский пейзаж посреди сочных зелёных лугов. Деревушка тоже совершенно прелестна. Куры, кудахча, разгуливают по площади с каменными корытами, у въезда – дольмен эпохи неолита и несколько домов XIV века. Даже Он, совершенно не заинтересованный в покупке земли и никогда не страдавший мещанскими мечтами, воскликнул при виде всего этого: «Какое чудесное место!» Оказалось, что земля с незапамятных времён принадлежала местной коммуне и продавалась по очень низкой цене. Мы её купили. Я едва могла поверить в то, что моя давнишняя мечта вот-вот осуществится.

Именно тогда, около года назад я начала писать роман. Он назывался « Дом её мечты »: думаю, не без некоторой иронии, хотя и не уверена. В романе у юной героини был сосед, который её просто завораживал. Соседа этого звали Комета, и героиня, будучи подростком, хотела – поскольку у того уже была любовница, – чтобы он стал ей отцом. Уже взрослой героиня отправилась на поиски дома, похожего на тот, где жил сосед, которым она так восхищалась, – и всё никак не могла найти его. Работая над романом, я начала догадываться, что дома её мечты вообще не существовало, что нет домов без людей, которые живут там или жили, и что новые дома, без души, не могут быть домами мечты, пока они не обжиты. Поэтому как знать, станет ли домик в Бузи, куда мы переберёмся летом, домом моей мечты. Возможно, и нет, ведь романы обладают своей собственной мудростью, и через них ты осознаёшь вещи, которые в реальной жизни не можешь постичь.

В реальной жизни у меня, конечно, будет дом мечты, это уже решено. Представлять себе дом – одно из обычных развлечений, помогающих на время забыть о смерти. И это притом, что я никогда не была Иваном Ильичом [19] Речь идёт о главном герое произведения Л. Н. Толстого «Смерть Ивана Ильича». , который получает первое предупреждение от смерти, вешая шторы, и вдруг осознаёт пустоту той жизни, где шторы всегда были важнее внутреннего мира. Нет, рядом с таким человеком, как Комета, это было бы невозможно. Но я, в отличие от мужа, с энтузиазмом, и даже одержимо берусь за планировку природных садов или же листаю каталоги деревянных террас, где мы будем читать и вести беседы за аперитивом, любуясь великолепным пейзажем. В реальной жизни нужно взять ипотеку и утвердить чертежи – это у нас намечено через три недели. В реальной жизни сегодня вечером мы забрали результаты, которые позволят нам с радостью приступить к этому с завтрашнего дня. Завтра заканчивается эта гнетущая неделя, завтра (не сегодня, потому что я уже без сил) я вновь задумаюсь о том, хотим ли мы прямую или винтовую лестницу. В отличие от него, живущего настоящим так, как никто другой, я не помню такого периода в жизни, когда я не была бы поглощена и одержима тем или иным проектом. А в моём случае одержимость – это одержимость. Найти самого подходящего мужчину. Найти самый подходящий для отпуска отель. Найти самого подходящего щенка для дочери. Найти самое подходящее место для домика моей мечты. Найти самую точную диагностику для Него . Всё это потребовало от меня полной отдачи, без сна и отдыха; как наваждение. До сегодняшнего дня я успешно справлялась. Но этим вечером я ничего не хочу предпринимать, это вечер облегчения и радости, и такой огромной усталости, что, за ужином я, кажется, уже сплю с открытыми глазами.

Но после ужина боль возвращается. (Хотя это уже не страшно: ведь исследования говорят, что метастазы не наблюдаются, не выявлены, что нет метастазов – просто защемление). «Защемление или нет, но сегодня это невыносимо», – говорит Он. Режим тревоги, который выключился, как только я увидела результаты, снова включается. Я мигом проснулась: «Пойдём, тут же близко», – говорю я (рядом есть больница). «Подожди, ты сама знаешь, сейчас пройдёт». Я не хочу настаивать, боюсь его беспокоить. Он просит аспирин, и я спускаюсь на кухню, но прежде Он говорит: «Нет, подожди, дай мне руку. Мне нужна твоя рука». Странная для него просьба – Он никогда никого не просил дать ему руку. Смотрит вперёд, на стену, во взгляде мучение, наверное, Ему невыносимо больно; Его профиль. Его профиль. Через минуту Он говорит: «Пожалуй, я приму аспирин». Приношу Ему. Он пьёт лекарство. Прохаживается по дому. Говорит, что чувствует себя лучше. Отправляет меня спать. «В понедельник, в понедельник», – повторяет Он. «Узнаем в понедельник. Подожду пока».

Мы пытаемся уснуть, Он смотрит фильм со своим Джоном Вейном. Я запомнила, потому что Он сказал: «Конечно, не с Джоном Фордом, но есть хотя бы Джон Вейн». Это всё, что я помню, как в тумане.

Сквозь сон думаю, как продержаться до понедельника, а завтра ещё и матч: два часа на стадионе – плохая идея при защемлении, но и при включённом режиме тревоги я всё равно засыпаю, обессиленная бессонной неделей. И вдруг я не знаю как, не знаю когда, я не знаю точно, смотрит ли Он телевизор, или фильм уже закончился, но Он странно наклоняется в мою сторону.

Очень необычно.

Это было оно.

Это оно.

Она пришла.

Но я не узнаю её, нет. Даже сейчас.

«Что с тобой, любимый? Что с тобой?»

(Так вот как это происходит?)

Он ничего не отвечает.

Его взгляд безмятежен.

Ясен.

Я становлюсь чем-то вроде автомата. Кем-то, кто набирает номер телефона, кто непонятно как координирует движения, кто звонит, разговаривает и перезванивает, потому что скорая не едет, кто выслушивает автоответчик и ищет ключи от калитки. Будущее вдруг предельно сокращается: оно ограничено приёмной больницы, где автомату придётся ждать новостей. И автомат сомневается, сможет ли он ждать, и, наверное, не один час. Снова звонит. Льёт дождь. Автомат ищет ключи. От внутренней двери, от входной двери, от калитки. От трёх этих дверей. Будит дочку, звонит бабушке, чтобы та забрала её. Хотя бабушка идёт пешком, она появляется раньше, чем приезжает скорая. Чуть раньше. Надеваю дочке пальто, новое пальто. Но про скрипку мы забываем. Когда бабушка уводит дочку по мокрой улице, медленно и тихо подъезжает машина скорой помощи, и малышка внезапно поворачивается перед тем, как скрыться за углом. «Скрипка, я хочу скрипку», – слышу её голосок. В её глазах отражается оранжевый свет, заливший улицу, но тут бабушка тянет её за руку, и они исчезают за углом.

Через несколько минут поднимается врач. Когда он проводит реанимацию, лампочка в комнате гаснет, и врач просит чем-то посветить. Пока я выкручиваю лампочку в комнате сестры, он спрашивает: «Какие заболевания были у вашего мужа?» Не могу не заметить прошедшего времени (были?), но решаю не обращать на это внимания и принять за оговорку. Подробно рассказываю про шейные позвонки, в полной убеждённости, что говоря о несмертельной болезни, сбивая с толку вестника, можно изменить саму весть. Но вестник неумолим. И как раз когда я появляюсь в дверях с лампочкой в руке, он говорит: «Об этом тяжело говорить, но…»