Иоганнес Хервиг - Банда из Лейпцига. История одного сопротивления

– Стоп! Хватит! – гаркнул толстоплечий.

Это прозвучало как два выстрела. Сутолока рассосалась. Теперь я понял, почему все так изменилось. В группу гитлерюгендовцев врезались какие-то другие парни. Они отличались по одежде. Их было меньше, но вид у них был боевой.

– Освобождайте пространство, и нечего нам тут гадить! – сказал один из них, высокий такой парень с длинными соломенными волосами. В его глазах плясали злые огоньки. Кого-то он мне напоминал.

На несколько секунд в воздухе повисло такое напряжение, что малейшего неверного движения одной из сторон хватило бы, чтобы тут началось светопреставление. Толстоплечий с трудом подавил в себе подступившую ярость. Будь его воля, он ни за что бы не отступил, но остальным его товарищам явно не хотелось ввязываться. Большинство из них смотрели в землю.

– Разворот! Уходим! – сказал он наконец в никуда.

На лицах победителей заиграли ухмылки. В насмешку они подняли руки, как сдавшиеся пленные, пропуская мимо себя гитлерюгендовцев. Вожак шел последним. Если бы взглядом можно было убить человека, мы уже все тут повалились бы, как кегли.

Отряд удалился. Какие-то прохожие смотрели с любопытством, но большинство – строго, хотя все молчали.

– Чё тут было-то? – спросил светловолосый. Я выдохнул, напряжение спало.

– Да знамя не поприветствовал, – ответил я и пожал плечами.

Светловолосый усмехнулся и наградил меня дружеским тычком в грудь, таким же приятным, как удар молотком.

– Молодец, – сказал он. – Нечего его приветствовать. – Тут он испытующе посмотрел на меня. – Не захотел или не смог?

Я скрестил руки на груди и поднял брови. Иногда у меня получалось изобразить что-нибудь такое театральное. Светловолосый расплылся в улыбке.

– Молодец, – повторил он и вроде как задумался. – А мы не знакомы? Ты ведь где-то тут живешь, да?

Теперь я вспомнил, на кого он похож. У нас по соседству жил один парень, который вместе со своим отцом развозил на старой повозке-развалюхе уголь. Вот это он и был. Я просто его не узнал, потому что он обычно выглядел совсем по-другому: в черной робе и весь измазанный угольной пылью. Я кивнул.

– Я тебя тоже знаю, – сказал я. – Умрат, верно? Уголь?

Светловолосый сложил губы трубочкой, как будто собирался свистнуть.

– Вон там, с краю, да? – спросил он и показал на угловой дом, в котором я жил. Совсем недалеко отсюда. Я снова кивнул. Мой собеседник мне подмигнул.

– Ну ладненько. Приятно было познакомиться.

Я снова почувствовал на себе его испытующий взгляд, который он ненадолго оторвал от меня, чтобы оглядеть товарищей, а потом снова вернуться ко мне.

– Хочешь, приходи к нам, – сказал он.

Я снова скрестил руки на груди и поднял брови. Большой палец, похожий на пенек, ткнул в сторону Пегауэрштрассе, убегавшей под горку.

– У кинотеатров. Или у церкви, – сказал светловолосый. – То там, то там. К вечеру. Каждые два-три дня. Приходи.

Он зачесал пятерней волосы назад, челка падала ему на глаза.

Гигантская рука протянулась ко мне. Я пожал ее.

– Генрих.

– Харро.

Фасад моего дома украшал эркер, слева и справа от высоких дверей парадной разместились два магазина. Сверху на углу виднелся небольшой купол, будто нечаянно здесь оказавшийся. Над ним возвышалась башенка с открытыми проемами, завершавшая украшение здания. Если пренебречь всеми запретами играть на чердаке, то в эту башенку можно было даже забраться и наслаждаться чудесным видом на город, подставить лицо ветру, который тут же принимался трепать волосы.

Напротив моего дома находился небольшой парк, обрамлявший местную баню – общественное заведение для тех, у кого не было водонагревателя или печки в ванной комнате. Я, будучи сыном учителей, работавших к тому же по специальности, не принадлежал к их числу.

Углубившись в чтение романа Карла Мая, не имевшего к школе никакого отношения, я лежал на кровати. Закрытое окно защищало меня от духоты. История была увлекательной, но мысли мои то и дело возвращались к событиям, произошедшим несколько дней назад, и растекались, как акварельные краски на мокрой бумаге.

Кто эти парни? Теперь, по прошествии некоторого времени, я сообразил, что некоторых из них я уже видел. В такой одежде их невозможно было не заметить – слишком необычно они выглядели.

Это было, наверное, весной, перед Центральным театром, в начале Ботанишер-штрассе. Там стояли два таких типа – в коротких кожаных штанах, синих куртках, из-под которых нахально выглядывали яркие клетчатые рубашки. Потом мне еще не раз попадался на глаза такой или похожий наряд. Он выделялся, как красный шарик среди кучи серых шаров. Он бросался в глаза, хотя и не слишком, потому что других было все же значительно больше.

И вот теперь эти красные шарики пригласили меня к себе. Хотелось ли мне к ним пойти? Конечно, хотелось.

Я вставил закладку в книгу, отложил ее в сторону и поднялся. Наглаженные брюки и белая рубашка для первого визита не годились. Чтобы не опозориться, мне нужно было подобрать другую экипировку, обязательно.

Наш гардероб был метра три высотой и столько же в ширину – так мне, по крайней мере, казалось. Как обычно, петли правой створки выразили резкий протест. Я принялся наобум перерывать стопки вещей. Льняные куртки, подтяжки, костюмы, – ничего подходящего не находилось. Тут взгляд мой упал на короткие брюки до колен, я не носил их уже несколько лет, но это лучше, чем ничего.

С верхней частью дело оказалось еще сложнее. Подобрать хоть что-нибудь, что не напоминало бы пай-мальчика, оказалось просто невозможным. В какой-то момент я сдался, закатал рукава рубашки, выпятил нижнюю губу и повернулся к зеркалу. Мое несуразное отражение язвительно продемонстрировало мне результаты моих усилий. Ни то ни се. «Плевать», – подумал я. В конце концов, они меня пригласили, а не я им навязался.

Духота медленно просачивалась сквозь щели оконных рам. Это был один из тех вечеров, когда ты каждую минуту ждешь, что небо вот-вот разверзнется ливнем или хотя бы перестанет давить адским жаром и расчистится, так и не подарив из вредности ни единой капли дождя.

Я вышел на улицу. Посреди большого перекрестка возвышалась стела с гербом города и распятием. Что-то такое историческое, я толком не знал; во всяком случае, эта стела дала название перекрестку – Конневицкий крест. Проходя мимо стелы, я похлопал по ржаво-красноватой порфировой колонне. На счастье.

Мне не пришлось ломать голову, к какому из двух кинотеатров направиться. Копна волос соломенного цвета на голове у Генриха сверкала возле «Конневицкого кинематографа» на Пегауэрштрассе, и видно ее было издалека. Я шел не спеша и потому мог спокойно разглядеть его как следует. Удивительно все-таки, думал я, насколько иначе он выглядит без привычной угольной грязи. Белые гольфы, светло-коричневые высокие башмаки, короткие кожаные штаны, рубаха в черно-красную клетку – поразительная метаморфоза. Рукава у него тоже были засучены, это меня успокоило. Он встретил меня широкой, как распахнутое окно, улыбкой.