Эрик-Эмманюэль Шмитт - Потерянный рай

– Поручаю тебе позаботиться о Тиборе и его дочери.

– Можешь на меня рассчитывать, отец.

Я ликовал, что мне доверено дело, которое позволит видеться с Нурой.

– Пойдем займемся собаками.

Я сопровождал Панноама на луговину, где мы дрессировали собак. Мне нравилось вместе с отцом их приручать: это было еще одним его нововведением, самым любимым.

В те времена в окрестных лесах обитали волки и дикие собаки, и их стаи нередко причиняли жителям беспокойство. Отец мой приметил, что наши всегдашние враги, Охотники, ловко использовали собак, умудряясь с ними уживаться.

– Ясное дело, – говорила Мама, – ворон ворону глаз не выклюет.

– Звери из одной своры! – вторила ей Абида.

– Во всяком случае, блохи у них общие.

Отец не любил долгих разговоров; наблюдая за хищниками, он научил меня отличать собак от волков: более кряжистые, покороче волков, вполовину легче их, собаки не имели седого окраса, их масть варьировалась от белой до рыжей; они нередко проявляли дружелюбие и приближались к людям с опаской – но и с интересом; их рацион был схож с нашим, они не брезговали и растительной пищей, тогда как волки всегда оставались плотоядными.

Панноам рассказал мне, как собаки могут быть помощниками в охоте: одни хорошо держат след благодаря острому нюху, другие атакуют животное, третьи приносят уже подбитого зверя. Мы часто ходили с нашей сворой охотиться на зайцев, ланей и кабанов.

Отец исследовал и их сторожевые способности. Поскольку собаки подавали голос, стоило человеку или животному приблизиться к их территории, Панноам включил их в состав нашего боевого отряда: по ночам воин с собакой охранял подступы к деревне.

– Если воин ненароком задремлет, собака продолжит его работу часового.

Ему не давала покоя идея приобщить собак к охране наших стад.

– Только представь себе, Ноам, сколько рабочих рук мы высвободим! Если у нас получится, уже не нужны будут пастухи!

Сегодня мы проводили эксперимент: загнать муфлонов на пастбище и выпустить к ним собак.

– Но если собаки их пожрут, отец?

– Я накормил их на рассвете.

Муфлоны разбрелись по лугу и мирно паслись. Панноам выпустил собак.

Они с лаем бросились к муфлонам. Я похолодел. Я боялся, что собаки их покусают. Но очень скоро я увидел, что они заняты совсем другим: они сгоняли животных в стадо! Они поджимали их в замкнутое пространство, бегая с лаем вокруг. Будто послушались моего отца… А он так и прыгал от радости:

– Чудесно, Ноам! Они будут отличными пастухами.

Он предложил мне прикинуться хищником и пробежать за кустами по краю пастбища.

Что я и проделал, набросив на плечи вонючую лисью шкуру.

Едва почуяв чужака, собаки стали прыгать вокруг муфлонов, защищая их. Они не давали мне приблизиться, лая, рыча и показывая клыки. Одна из них готова была на меня кинуться, я еле успел сбросить шкуру, чтобы пес меня узнал.

– Зарро, тихо!

Панноам успокоил пса, а потом возбужденно подскочил ко мне, обнял меня, поднял и победно понес на вытянутых руках, хотя я уже сравнялся с ним ростом.

Мама нагрянула в разгар нашего веселья. Ее давно раздражало, что Панноам без конца возится с собаками, тратит на них время и пищу, возмущало, что он разговаривает с ними и дает им имена. И всякий раз ворчала:

– Неужели ты думаешь, что они тебя понимают? Они понимают твой тон, и ничего больше.

Отец оставлял ее ворчание без ответа, и ей было обидно. Но сегодня она радовалась его успеху и била в ладоши, и на ее полных руках побрякивали браслеты из ракушек. Отцовское упрямство было ненапрасным, собаки оказались полезны. Она улыбнулась:

– Ты выдумал блохастого пастуха.

Но когда Панноам отвешивал собакам комплименты, трепал их по холке и говорил каждой: «Хорошая собака!» – ей было не удержаться от колкости:

– Мой бедный Панноам… Если бы тебя люди видели…

Отец подмигнул мне с улыбкой, означавшей: «Смотри, она меня так любит, что на дух не переносит, когда я ласкаю пса».

А мама тоже переглянулась со мной, и в ее глазах читалось: «Твой отец обожает, когда я над ним подтруниваю».

Вечером я вернулся к себе домой. Мина, сидя на циновке по-турецки, дробила зерно. Входя, я заметил, что она смахнула слезу, и понял, что она все еще тоскует по нашим умершим близнецам.

Я взглянул на нее новыми глазами. Она была похожа не на женщину – скорее на крупную располневшую девочку. На ее круглом веснушчатом лице застыло печальное удивление; пухлые бледные губы были полуоткрыты, в глазах, чуть навыкате, теплилась болезненная покорность.

Я почувствовал к ней жалость. Мягкую, нежную и ласковую.

Присев на корточки, я обнял жену. Она отозвалась на ласку, обмякла в моих руках, и я понял, как давно ожидала она моей нежности. В самый разгар летней жары мы защищали друг друга, свернувшись клубком, съежившись, будто на дворе стояла лютая стужа и лишь наше тепло могло уберечь нас от смерти.

Обнимая Мину, я думал о Нуре. Как они непохожи! Незнакомка раздражила меня, Мина растрогала. Незнакомка сделала меня неуклюжим, Мина – сильным. Незнакомка прекрасно обходилась без меня, Мина во мне нуждалась.

Я впервые почувствовал себя мужем этой юной женщины. До сих пор я предоставлял себя нашему браку; сегодня я ему отдавался. Мина оплакивала своих мертвых детей, но когда-нибудь, глядя на наших живых детишек, она засмеется. Только я один смогу развеять эту мертвящую меланхолию.

Я целовал ее шею мелкими частыми поцелуями, потом подвел ее руку к своему детородному члену, чтобы она поняла, что я хочу ее взять.

Она склонила голову. Увлекла меня вглубь дома, закрыла дверь и встала на четвереньки. Мы медленно, тихо и тщательно совокуплялись в полутьме, без всякого пыла, как выздоравливающие после тяжелой болезни… Как ни странно, мне это понравилось.

Я поджидал Нуру на входе в деревню.

– Что?

Она удивленно посмотрела на меня.

Думая, что она шутит, я застыл перед ней с глупой улыбкой. Она без всякого выражения вытаращила глаза:

– Кто ты?

– Нура, мы встретились два дня тому назад.

– Что?

Неужели она забыла тот миг, когда мы познакомились под Липой справедливости? Я растерялся:

– Ну как же!.. Ты же помнишь… я тот, кто… ну, тот, кому…

Нет, я не собирался повторять фразу, которую она мне бросила: «Не смотри на меня так, не то я забеременею», – мучительное воспоминание.

– Тот, кому?.. – повторила она, подбадривая меня, как говорят с дурачками.

Я перевел дыхание и выпалил:

– Я Ноам, сын Панноама, вождя нашей деревни.

Ее лицо просияло.

– Ноам! Какая приятная встреча!

Мигом переменившись ко мне, она казалась очарованной и, запросто просунув ладонь мне под локоть, оперлась на мою руку. Мы пошли в деревню.