Джон Тул - Неоновая библия

Хотя альбом меня не заинтересовал, Тетя Мэй после него мне понравилась больше – она стала для меня как-то важнее. Я садился с нею рядом за ужином и слушал все, что она говорит, а однажды Папка принялся меня выспрашивать обо всем, что мне сказала Тетя Мэй, когда мы с нею вместе оставались, и после этого спрашивал каждый день. Я говорил ему, как Тетя Мэй мне рассказывала о графе, который, бывало, целовал ей руку и вечно просил ее выйти за него замуж и уехать с ним жить в Европу. И про тот раз, когда какой-то мужчина пил вино из одной ее туфельки. И я сказал Папке, что этот дядька, наверное, пьяный был. И все это время Папка просто отвечал: угу, угу. А поздно вечером я слышал, как они с Мамой ссорятся у себя в комнате.

Но пока я не начал учиться в школе, мы с Тетей Мэй все равно виделись часто. В церковь по воскресеньям она с нами не ходила, зато днем брала меня гулять по Главной улице, и мы разглядывали все витрины, и пускай даже она такая старая была, что сгодилась бы мне в бабушки, мужчины оборачивались и смотрели на нее, да еще и подмигивали. Однажды в воскресенье я заметил, как наш мясник тоже подмигнул, а я знал, что у него даже дети есть, потому что видел маленькую девочку – она у него в лавке играла. Мне так и не удалось ни разу подсмотреть, что делает Тетя Мэй, – у нее боа из перьев было, оно прятало от меня тетино лицо. Но, думаю, она мужчинам в ответ подмигивала. И юбки носила до колен, и я, помню, слышал, как женщины про это разговаривают.

Весь день мы ходили туда-сюда по Главной улице, пока не темнело, но никогда не забредали в парк или на горки, куда мне на самом деле хотелось. Я всегда бывал очень рад, когда менялись выставки в витринах, потому что уставал неделю за неделей смотреть на одни и те же картинки. Тетя Мэй останавливалась со мной на самом оживленном перекрестке, и витрину там мы видели так часто, что из моих снов она чуть поезд не вытеснила. Как-то раз я спросил у Тети Мэй, не надоело ли ей видеть одну и ту же картинку с человеком, который рекламирует бритвенные лезвия, но она мне ответила, чтоб я просто и дальше на нее смотрел – может, научусь бриться, когда стану постарше. Однажды после того, как выставку эту из окна того магазина убрали, я зашел к Тете Мэй в комнату очки ей принести, и там у нее в чулане была приколота картинка мужчины в майке с бритвенным лезвием. Почему-то я так и не спросил, как она там оказалась или зачем.

Но Тетя Мэй относилась ко мне хорошо. Игрушки маленькие мне покупала и учила в разные игры играть, а по субботам водила в кино. После того как мы несколько раз видели там Джин Харлоу [7] Джин Харлоу (Харлин Харлоу Карпентер, 1911–1937) – американская киноактриса, секс-символ 1930-х годов. , я начал подмечать, что Тетя Мэй разговаривает в нос, а волосы заправляет себе за уши, и они у нее на плечи свисают. И живот себе она выпячивала, когда ходила.

Иногда она меня хватала и вжимала прямо себе в бюст, так что я задыхался. Потом целовала меня своим большим ртом и оставляла везде на мне следы помады. А когда я сидел у нее на коленях, она мне рассказывала истории о своих днях на сцене, о кавалерах своих и тех подарках, что ей вручали. Она была единственным моим товарищем по играм, и мы с нею постоянно ладили. Ходили гулять, и она так смешно попу себе втягивала, а живот выпучивала, как беременная Джин Харлоу, а я всегда был такой маленький и болезненный с виду. Никто из тех, кто нас не знал, и не подумал бы, что мы с нею какая-то родня.

Маме радостно было видеть, что мы с нею так хорошо подружились. Ей всегда выпадало больше времени на работу, потому что мы с Тетей Мэй вместе играли. Тетя Мэй еще и подшучивала. Говорила мне, что когда я стану старше, буду ей кавалером. А когда я к этому отнесся всерьез, она как начала смеяться. А потом я и сам рассмеялся, потому что надо мной раньше никто не подшучивал, и я не знал, как это.

Городок наш тогда был поспокойнее, чем сейчас, потому что от войны он стал чуть крупнее. И спокойнее в нем было, чем сейчас, – можете себе представить, до чего там, наверное, было тихо. Тетя Мэй так отличалась от всех прочих, что привлекала внимание просто сама по себе. Когда она у нас только-только поселилась, помню, все у Мамы спрашивали, кем она приходится. Хоть она и была так широко известна, ее никогда никуда не приглашали, и женщины с нею не дружили. А вот мужчины всегда держались мило, только посмеивались про нее, когда ее рядом не оказывалось. Когда они так вели себя, мне становилось нехорошо, потому что не было у нас в городке такого мужчины, кто б не нравился Тете Мэй.

А Папка, если не злился на то, как она одевается или ходит, тоже над нею посмеивался. Мама ему сказала, что Тетя Мэй на самом деле очень жалкая и что ему не резон над нею смеяться. Тут-то я и задумался. Жалкой Тетя Мэй не была. По крайней мере, я так не считал. И сказал Маме, что я так думаю, а Папка от этого только еще сильней расхохотался. И вот тогда я на Папку разозлился и больше не рассказывал ему, о чем со мной Тетя Мэй разговаривает. И тогда мы оба друг на друга разозлились, а я вообще пожалел, что ему что-то говорил. Но все равно я не считал Тетю Мэй жалкой.

Тетя Мэй сказала, что я все бледней и бледней, поэтому гулять мы стали ходить каждый день. Лично я считал, что становлюсь выше и щеки у меня сильно розовеют, но делать мне было нечего, поэтому я с нею и ходил. Мы только что посмотрели кино с Джин Харлоу и Франшо Тоуном, поэтому Тетя Мэй намазала мне волосы маслом, повязала мне галстук и сказала, что я немного на него похож.

Мы стали гулять каждый день, и поначалу мне прогулки нравились, но немного погодя все в городке начали выходить на улицу, чтобы посмотреть, как мы гуляем, и смеяться, когда мы их минуем. Тетя Мэй сказала, что это просто зависть, но все равно прогулки у нас прекратились, мы ходили только по воскресеньям.

Пускай я такого и не подозревал совсем, в городке я стал очень хорошо известен из-за того, что гулял с Тетей Мэй. И люди начали Папке говорить, что его малыш очень знаменит. Еще и поэтому прогулки прекратились.

Пусть даже Тетя Мэй почти ни с кем и не разговаривала, все сплетни в городке были ей известны, и даже Маме могла она рассказать такое, чего та ни разу не слышала.

Где-то в то время Папка решил, что мне следует играть с другими мальчишками, а не с Тетей Мэй. Я про такое не сильно задумывался, потому что не знал, какие они, эти мальчишки. Мальчишек своего возраста я только на улице видел, а вот познакомиться с ними мне не выпало. И вот меня отправили играть с сыном одного Папкиного знакомого по фабрике. Каждый день, когда Папка уходил на фабрику, он отводил меня домой к этому человеку. Когда первый раз увидал этого мальчишку, я не знал, что сказать или что сделать. Ему было лет шесть, чуть крупнее меня, а звали его Брюс. Первым делом он сорвал кепку у меня с головы и кинул ее в ручей возле их дома. Я не знал, как тут быть, и потому заплакал. Папка надо мной засмеялся и сказал, чтоб я дал сдачи, но я не умел. В тот день мне было ужасно, и мне хотелось поскорее домой к Маме и Тете Мэй. Брюс мог что угодно. Лазать, прыгать, драться, бросать. Я ходил за ним хвостом и старался делать то же, что и он. На обед его мать позвала нас в дом и дала нам сэндвичей, и еще сказала, что если Брюс мне что-нибудь сделает, просто сделать ему то же самое. И я кивнул, и сказал ладно, так и поступлю. Когда она отвернулась, Брюс опрокинул мой стакан с молоком, а его мать повернулась снова, решила, что это я сделал, и шлепнула меня по лицу. Брюс засмеялся, а она велела нам идти на улицу играть. Меня тогда первый раз по лицу шлепнули, и мне от этого стало ужасно. После такого я вообще ничем почти не мог заниматься, поэтому Брюс пошел звать каких-то своих друзей играть. Когда он ушел, меня стошнило сэндвичем и молоком в кустах, я сел и заплакал.