Сарит Ишай-Леви - Королева красоты Иерусалима

– Не пройдет и двух месяцев, как у нас будет свадьба, – уверяла она мужа. – Все иерусалимские девушки стоят в очереди, чтобы заполучить нашего сына.

Она понимала, что Габриэль – желанный жених. Он из приличной, уважаемой семьи, они зажиточнее большинства семей, живущих в Охель-Моше, Мазкерет-Моше, Нахалат-Шива, Суккат-Шалом и Старом городе. Он хорош собой, образован и побывал в Америке. Эстерика, говорила она себе, и впрямь подходящая партия, но я не стану брать для Габриэля первое, что подвернулось. Меркада решила не торопиться и не поленилась обойти дома многих девушек. Во главе списка шли шестнадцати-семнадцатилетние девушки из зажиточных и уважаемых домов. Следующим критерием отбора была внешность. Слишком худые девушки отсеивались сразу. Девушка, которая посмела поднять голову и посмотреть ей прямо в глаза, была сочтена слишком наглой. Чересчур образованные девушки тоже отпадали. Эти, думала она, не будут достаточно послушны и, уж конечно, не стерпят от меня лишнего слова. А еще она судила о невестах по угощению, которое ей подавали. Если угощение было слишком скромным, она тут же исключала невесту из списка: в доме, где угощают бисквитами, нет достатка. Если же для нее накрывали богатый стол, если мать предполагаемой невесты подавала все новые и новые яства и обе, мать и дочь, уговаривали ее попробовать блюдо за блюдом, – такая кандидатура сразу же передвигалась в начало списка.

– Я найду самую лучшую невесту, самую красивую девушку Иерусалима, – заверяла она Рафаэля, когда возвращалась домой, уставшая после визитов в дома вероятных невест. – Девушку, которая станет матерью моих внуков, я выберу сама, я тысячу раз ее перепроверю, пока не решу, что она достойна войти в семью Эрмоза!

Рафаэль сидел у входа в лавку на своем постоянном месте. После долгих дождливых дней наконец-то выглянуло солнце, и он чувствовал на лице ласку теплых лучей. Густой аромат апельсинов, только что собранных на плантациях долины Шфела и доставленных в Иерусалим в ящиках товарным поездом, смешивался с запахами пряностей и свежих овощей, рыбы и мяса. Знакомые и любимые ароматы рынка ударили Габриэлю в нос, и он глубоко вдохнул, ощущая, как счастье проникает в ноздри.

И тут он их увидел. Немолодая женщина, подволакивающая ногу, с ног до головы в черном, как это принято у ультраортодоксов, держала за руку девушку, чьи золотистые волосы были заплетены в две косы и уложены короной вокруг головы. Они шли медленно. Что-то в обеих – пожилой женщине и юной девушке – привлекло его внимание, и он не отводил взгляда, пока они не поравнялись с его лавкой. Глаза старшей поймали его взгляд – и сердце его замерло. Это она! Она! Наваждение из Цфата! Убей бог, это та женщина, чьи синие глаза он пытался забыть вот уже двадцать с лишним лет. Кровь застучала у Рафаэля в висках, и он вцепился в подлокотники. Женщина немедленно отвела глаза и поспешно потащила девушку за собой вверх по улочке. И все-таки он точно узнал ее! Она сгорбилась и высохла, лицо покрылось морщинами, но глаза… Хоть они и потускнели немного, но это были все те же синие глаза, которые когда-то околдовали его, из-за которых он бросил Цфат и поспешил вернуться в Иерусалим, чтобы жениться на Меркаде.

Постепенно его дыхание пришло в норму – и тут эти женщины снова оказались у входа в лавку. Они пререкались на идише: младшая хотела войти, а старшая не соглашалась. На мгновение девушка подняла глаза – и вдруг застыла как зачарованная. Рафаэль проследил за ее взглядом и увидел, к своему ужасу, что Габриэль, стоявший за прилавком, не сводит с девушки глаз. Нож, которым он нарезал сыр, словно застыл в воздухе, а челюсть отвисла. Рафаэль повернулся к девушке: к его изумлению, она не только не отвела взгляда от Габриэля, как полагается, но, наоборот, дерзко уставилась своими бесстыжими синими глазами прямо ему в глаза. Боже правый, она околдовала его, в панике подумал он; она околдовала его, как ее мать – меня.

Все это длилось мгновение, а в следующее мгновение мать уже тащила дочку прочь из лавки. Но та, повернув голову, не отрывала взгляда от Габриэля, который замер как вкопанный. А потом очнулся, быстро вышел из лавки и зашагал вслед за женщинами.

Громовой голос Рафаэля заставил его остановиться:

– Ты куда?

Габриэль молча вернулся к прилавку.

Они не заговорили о том, что произошло, не упомянули ни мать, ни дочь, но впервые с тех пор, как он женился, Рафаэль не стал рассказывать Меркаде о том, что произошло в этот день в лавке.

В ту ночь Рафаэль не мог найти себе места. Он не сомкнул глаз. Образ чертовки из Цфата стоял у него перед глазами. Несмотря на клятвы, которые он себе давал, он думал о ней вновь и вновь: она явилась сюда со своей дочкой, чтобы преследовать его и сына. Не выйдет! Он прогонит ее с рынка. Ашкеназке нет места на рынке Махане-Иегуда, она не вторгнется со своим отродьем на его территорию! А может, все это ему только кажется? Может, он фантазирует, может, зря подозревает своего сына в том, что почувствовал сам, когда столкнулся в Цфате с синеглазой красавицей? Может, это все происки воображения и он не видел того, что видел?

Рафаэль встал с кровати и со вздохом спросил себя: что он скажет Меркаде, если та проснется? Но жена его крепко спала и не подозревала, что это последняя ночь, когда она спокойно спит в своей постели, окруженная безмятежно спящими детьми. Меркада не знала, что, пока она блаженно потягивается на простынях, ее муж беспокойно мечется, словно одержимый бесом, а ее сын, ее первенец, ее любимец Габриэль ни на минуту не сомкнул глаз в эту ночь.

А Рухл твердо решила вернуться на рынок Махане-Иегуда. Габриэля за прилавком в лавке деликатесов она видела не впервые, но на этот раз ей наконец удалось поймать его взгляд. Она сознавала, что думает о запретном: если отец узнает, что она подняла глаза на мужчину, да еще сефарда, он отрежет ей косы и будет держать в доме под замком, пока она не испустит дух.

Но Рухл всегда была белой вороной. В отличие от послушных сестер, она осмеливалась перечить матери и категорически отказывалась помогать по дому или нянчить младших братьев и сестер. День-деньской она сидела на ступеньках, наблюдая за детьми, играющими во дворе, или за женщинами, развешивающими белье на веревках.

– Рухл, ким а-хэр [38] Иди сюда! (идиш) ! – кричала ей мать, но она, словно глухая, не обращала внимания на крики, которые вместе с детским смехом и молитвами учеников ешивы давно стали частью дворового быта.

– Рухл, ким а-хэр! – передразнивали дети визгливый голос ее матери и дергали ее за косы.

Чего только не делали родители, чтобы изгнать вселившегося в нее злого духа! Отец привез для этого каббалиста из Цфата, но Рухл отказалась пройти обряд, топала ногами и орала как сумасшедшая, так что они были вынуждены привязать ее к кровати. Старший брат, с позволения и одобрения родителей, избил ее, но и это не помогло. В конце концов Рухл все же поняла, что ей лучше слушаться родителей. Она согласилась пройти обряд ливьянос у странной сефардской старухи в Старом городе и даже пошла к раввину-каббалисту, которого родители умоляли помочь.