Идрис Шах - Суфии – мысль и действие

Очень важный тест для определения адекватности суфийского ученика состоит в том, скрывает ли он чудеса, которые сам совершает или чудесные события, когда они с ним случаются, и остается ли он совершенно незатронутым их влиянием.

Желание и страх, возбуждение и реклама существуют лишь на низком, эмоциональном, а не на восприимчивом, духовном уровне, – возвышенная природа этой концепции является отличительной чертой суфийской работы. В лучшем случае надежда и страх могут сыграть для человека роль прелюдии, подготовки. Тем не менее, многие, так называемые духовные люди считают надежду и страх существенными средствами спасения.

Некоторые якобы суфийские общины придают огромное значение празднествам и местам захоронения святых. В этом отражается искаженное понимание, и нам полезно осознать, откуда взялось это искажение. Первоначально было замечено, что концентрация на «бытии» святого способствует восприятию его природы. Но эта практика предполагала тесную связь с определенной подготовкой. Когда ее стали копировать те, кто не обладал необходимым состоянием и не был соответствующим образом подготовлен, «мир перехватил контроль», и некоторые люди стали просто поклоняться могилам. Вслед за тем последовало нечто уж совсем примитивное, что людям, разумеется, казалось совершенно безобидным.

Эти люди не перестали быть Суфиями, потому что никогда ими и не были. Суфийское название для них – суфисты, те, кто пытается быть Суфиями. Многие такие люди готовы клясться, что никаких богослужений они не совершают, а только лишь чтят память покойного. Но Реальность состоит в том, что они тотемисты, что бы при этом они про себя ни воображали.

Здесь можно увидеть иллюстрацию того, как действует «вторичное я», которое упрямо превращает подлинную религию в идолопоклонство. Подобная практика, далекая от того, чтобы служить путем к просветлению, способствует тому, что человек впадает в суеверие.

Что касается предполагаемых чудес, ассоциируемых с живущими или давно умершими святыми, то чаще всего особое значение им придается во второстепенных источниках или в среде невежественных дилетантов. В действительности, один из Суфийских принципов, относящихся к ученичеству, состоит в том, что «ученик должен скрывать «чудеса» своего Мастера». Как это не похоже на то, что некоторые высокопочитаемые религиозные деятели считают религией!

Поверхностные мыслители недоумевают, как можно примирить Суфийскую духовность с известной им религией. Некоторые христианские, еврейские и исламские теоретики, в самом деле, заявляли и по сей день заявляют, что такое примирение невозможно.

Они игнорируют историю и не потрудились прочитать произведения своих предшественников. Эта борьба была начата и выиграна Суфиями несколько столетий назад, после того как инквизиторы и подобные им люди обрушились на Суфиев, утверждая, что они еретики и вольнодумцы.

Великих Суфиев, таких как Ибн ал-Араби из Андалузии, обвиняли в отступничестве от Ислама. В случае с Ибн ал-Араби вопрос, однако, был снят, когда великий суфий предстал перед богословским судом и легко доказал, даже к удовлетворению своих критиков, что его произведения аллегоричны, а взгляд духовенства слишком поверхностный, чтобы понять их.

Борьба с мусульманскими теологами-буквалистами была выиграна, когда, несмотря на то, что Суфиев называли еретиками, великий иранский теолог ислама и суфий Аль Газали был признан – почти тысячу лет назад – основным мусульманским реформатором и авторитетом, заработав себе титул «Столп Ислама».

В христианском мире суфии завоевали признание, когда, например, множество христиан стали последователями афганского мудреца Джалаладдина Руми, и когда обнаружилось, что некоторые христианские теологи адаптировали методы и идеи Газали, христианские мистики вдохновлялись различными суфийскими источниками. Евреи также давным-давно установили, что некоторые из их мистических мыслителей отчасти обязаны суфийским влияниям. Эти и многие другие факты хорошо документированы в секулярной академической литературе.

Уже то, что Суфиям необходимо было до тех пор защищать себя в религиозной области от экспертов, не понимавших духовного содержания их работы, пока сами эти эксперты не получали разъяснения на понятном им языке, многое говорит о Суфиях и немало говорит о качестве мышления их критиков.

Сегодня, к счастью, положение дел несколько проясняется. Запас накопленного знания о Суфизме увеличился, и у Суфиев появилось множество поклонников среди последователей различных вероисповеданий, многие из которых немало писали о суфиях, хотя всегда с позиции собственных предубеждений и с привнесением чрезмерных упрощений. Суфийское наследие, особенно в монотеистических религиях, завоевало широкое, если не всемирное признание. Древний Суфийский вклад в изучение человеческой обусловленности, вклад в социологическую и психологическую науки, о чем только сейчас начинают вспоминать на Западе, дал возможность последователям многих вероучений увидеть, какие аспекты их собственных верований и практик являются поверхностными и лишними, как легко сами они поддаются манипуляции, и как внешние, поверхностные эффекты пробуждают их тренированные рефлексы. Хайам сказал:

Звон колоколов – музыка рабства,

Священный шнур и церковь, четки и крест, –

Воистину все это признаки порабощения.

Суфийским прозрениям все еще предстоит быть перенесенными, помимо ислама в другие религии и, в тоже время, продолжать свое проникновение во внутрь (и за пределы) поверхностного уровня мусульманских энтузиастов и духовных деятелей, оказывая и на них свое воздействие. Также предстоит еще выяснить природу «безумных эксцессов» у лживых или самообманывающихся людей, принадлежащих к культам, имитирующим суфийские группы и ошибочно принимаемым за подлинно суфийские школы.

В свободном обществе, при современных средствах коммуникации, решение обеих этих задач становится не только возможным, но и неотвратимым.

Должное уважение к людям – существенно необходимо, но даже малое потворствование процветанию заблуждающихся или поверхностных людей, как в Суфийской, так и в других областях, ни к чему хорошему не ведет. Суфийская пословица гласит: «Слишком доброе отношение к лисе может означать гибель для зайца».

Я говорю так потому, что на одной из моих недавних лекций некий благонамеренный, но поверхностный благочестивец прокричал мне: «Не стреляйте в пианиста, он играет, как может!» Разумеется, предложения застрелить пианиста не поступало. Но мой критик, по-видимому, даже и не подумал о том, что пианист, возможно, нуждается в уроках, и что удовлетворение этой его нужды – есть проявление подлинной о нем заботы.