Дэвид Николс - Сто тысяч раз прощай

– Извини.

– …как узловатый канат.

Он стал мять мне шею большими пальцами.

– Ой!

– Это ты из-за меня так напрягаешься?

– Нет.

– Тогда расслабься!

– У меня опыта маловато для таких упражнений.

– Я так и понял. – Он принялся щипать меня за икры.

– Давай я попробую изобразить такого натурщика, который просто… лежит на полу.

– А в чем прикол? И потом, скульптор здесь я. Не вмешивайся! Делай, как я говорю!

– О’кей! – Айвор хлопнул а ладоши. – Скульпторы, предъявите свои статуи! Первыми смотрим Алекса и Чарли.

Вокруг нас скопились зрители. Я был Эросом: балансируя на одной ноге, сжимал в руке лук и стрелы, а сам краем глаза наблюдал за Фран и Хелен Бивис: каждая стояла, взявшись за подбородок, и оценивающе кивала.

– Для всех перерыв десять минут! Десять минут, не больше, пожалуйста!

Во внутреннем дворе вся труппа со смехом и с шутками окружила термопот. В придуманной версии этого дня мне предстояло не спеша подойти, всех поприветствовать и вписаться в компанию, однако самоуверенность – не тумблер, который мы крутим по желанию, и в действительности этот путь выглядел весьма предательским, чреватым опасностями, а расстояние – гигантским. Возможно, меня бы приняли, но возможно и другое – что я бы рикошетом отскочил от края и, кружась, полетел в пропасть. Нет, уж лучше стоять тут, опустив взгляд на свой пластиковый стаканчик с горячей водой.

Впрочем, стоять на одном месте тоже было стремно, и я стал прохаживаться по периметру внутреннего двора, любуясь архитектурой, как турист, нарезающий круги у собора. Боковым зрением я заметил, что ко мне, отделившись от общей массы, устремилась какая-то фигура: это была старушенция, которая накануне цокала языком в мой адрес. Теперь эта особа с лучистой улыбкой, с широко расставленными лучистыми глазами, с сеточкой морщин, подобных кракелюрам на старинной картине маслом, и темными пятнами на коже от пагубного воздействия загара и прогулок под парусом, взяла меня за локоть, сверкая подозрительно ровными белыми зубами, явно моложе приютившего их рта.

– Здравствуйте, таинственный незнакомец, – тихо выговорила она низким, прокуренным голосом.

Лет, наверное, семидесяти, миниатюрная, с зачесанными вперед короткими седыми волосами, она была одета в гимнастический купальник с длинным рукавом, просвечивавший под каким-то воздушным кисейным балахоном, и выглядела как призрак инструктора по йоге.

– Когда дело касается утреннего печенья, тут, к сожалению, каждый сам за себя. Советую поторопиться.

– Спасибо, мне ничего не надо.

– Вид у вас меланхолический и харизматичный, бродите в одиночку – прямо чеховский персонаж. Наверняка так и задумано, но, может, все-таки присоединитесь к нам?

– Нет, мне хотелось получше рассмотреть… – Неопределенным жестом я указал то ли на окно, то ли на водосточную трубу.

– Особняк. В самом деле, этакое чудовище Франкенштейна. Центральная часть выдержана в яковианском стиле, а все остальное… прилеплено дополнительно.

– Он виден из города. Я всегда считал, что здесь размещается психиатрическая лечебница или что-то в этом роде.

Старушка рассмеялась:

– Что ж, это недалеко от истины. Видите ли, здесь обитает наша семья.

– Ох! Извините.

– Ничего страшного. Вы не обязаны это знать. Меня зовут Полли, вот там стоит мой муж, Бернард… – (Высокий мужчина с военной выправкой заливал в термопот воду из пластикового ведра.) – Хотите, я проведу для вас экскурсию? – От такой экскурсии никто бы не отказался, и старушка взяла меня под руку. – Мы прожили здесь всю жизнь, но теперь нас только двое. Без детей дом стал слишком большим , потому-то мы и привечаем всех вас, молодых. Айвор – наш племянник. Сейчас у нас идет второй сезон. В прошлом году мы ставили «Сон в летнюю ночь», вы смотрели? Прослышав, что Айвор надумал сколотить небольшой театральный коллектив, мы подумали: почему бы и нет?! Но я поставила одно условие: чтобы мне дали роль! Понимаете, в молодости я выступала на сцене. Айвор побледнел как полотно – он решил, что мне втемяшится сыграть Титанию, но нет, я удовлетворилась Ипполитой – скука смертная, зато в этом сезоне у меня будет возможность сыграть Кормилицу. Я рождена для этой роли. Привнесла в нее говор кокни. «Ну, так в день Петров четырнадцать ей будет. Да, будет, право! Хорошо я помню…» Вначале подумывала придать ей диалект Глазго, но он безумно труден, даже уроженцы Глазго не все им владеют, так что остановилась я на кокни. Конечно, Айвор и Алина исповедуют совершенно эзотерические взгляды на эту постановку. «Концепции» – так принято говорить? Я уверена, что действие будет перенесено в космос, на автовокзал в Венесуэле или в другие столь же экзотические места и что главный упор сделают на движение . Вместо обыкновенной ходьбы придумают иной способ перемены мест. Я с большим недоверием отношусь к пантомиме: в самом деле, зачем изображать жестами кувшин, если можно поставить на сцене шкаф, где от кувшинов и прочей посуды будут ломиться полки? У меня одна надежда: лишь бы не стали урезать текст , ибо что такое Шекспир, если не его язык ?

На том мы с ней и сошлись: что Шекспир – это и есть его язык. Старушка, по собственному признанию, «на Шекспире свихнулась». Я только вставил, что он был первым рэпером, а больше ничего добавить не смог, да в этом и не было нужды, так как Полли делала паузы лишь для того, чтобы перевести дух, это притом, что мы обошли оранжерею, розарий, рокарий и так называемый грот – гулкий, забетонированный, кое-где выложенный ракушками известняковый замок величиной с большой семейный автомобиль. Своим низким, надтреснутым голосом старушка спросила, о какой шекспировской роли я мечтаю для себя. И где учился. Ответы были не к моей чести, но я заметил, что с утратой надежды на получение заветного телефончика у меня в голосе появилась учтивость воспитанного молодого человека, вежливого, с хорошо подвешенным языком. Когда мы вернулись после экскурсии, Фран беседовала с эффектным растрепанным парнем: они слишком близко сдвинули головы, а его рука лежала у нее на плече…

– Ромео и Джульетта, – вздохнула Полли. – Просто картинка, правда? Как по-вашему, они и в жизни будут связаны столь же пылкой любовью? Мне кажется, в истории постановок это сделалось своего рода традицией. Система Станиславского, знаете ли.

– Вниманию всех! – жонглируя, прокричал Айвор. – Перерыв окончен, работаем!

Игры с мячами, игры с бамбуковыми шестами, игры с завязанными глазами, носовыми платками и шляпами. На ровном полу мы карабкались на утес, сворачивались, как сухие листья в костре, запрыгивали друг другу на потные спины, загрубелыми пальцами мяли физиономии своих партнеров, и все это время я терзался неразрешимой дилеммой: как выполнять все команды и при этом ничего не делать. Потом начались игры в слова, а дальше – составление рассказов, где каждый прибавлял к тексту одно слово: