Дэвид Николс - Сто тысяч раз прощай

– Вы понимаете, что это обалденная ответственность, когда на тебе держится весь спектакль?

– Здесь, между прочим, есть и второй персонаж: Джульетта, – напомнил Алекс. – От нее тоже многое зависит.

– Хм… – скептически фыркнул Майлз.

– Майлз, а какой у тебя самый любимый шекспировский монолог? – с благоговением спросила Люси, и Хелен с Алексом закатили глаза.

– Знаете, что характерно? – Майлз потер подбородок – реально потер подбородок. – Мои любимые шекспировские строки не входят ни в одну пьесу. Потому что… – эффектная пауза, – это сонет!

– Офигеть, – шепнула Хелен.

– Люси, – пробормотал Джордж, – ты хоть понимаешь, какое чудовище выпустила из клетки?

– «Ее глаза, – начал Майлз, воздев лицо к небу, – на звезды не похожи»!

Тут я лег на траву и зажмурился, а на губах у меня с самого начала была печать молчания и невежества.

Если это высвобождение творческой энергии имело целью дать нам раскованность и уверенность, то почему я сильнее, чем когда бы то ни было, мучился от скованности и робости? Алина говорила что-то насчет обретения способов существования в этом мире, насчет естественной реакции на других, и такие перспективы меня зацепили: для подростка, не способного пробиться сквозь заполонившую помещение толпу, или прилечь на диван вместе с одним из родителей, или подвалить к девушке, которая ему понравилась, и при этом не проглотить язык, это были завидные умения. Но ими невозможно овладеть, если ты только и делаешь, что строишь из себя скульптора, который ваяет чужое лицо, или притворяешься, будто у тебя одна за другой исчезают кости, или слушаешь какого-нибудь самовлюбленного мудака-лицедея, который разглагольствует о Шекспире и по памяти шпарит стихи. Мне просто требовалось понять, что делать со своими руками. Куда девать руки?

Если моя миссия с самого начала была обречена, то сейчас мне уже виделось в ней что-то бесчестное и позорное. Я участвовал в акте инициации какого-то проекта, который меня совершенно не привлекал, равно как и я – его. Хелен была права: посягать на чужое время – бессовестно. Из вежливости я был готов перекантоваться здесь до конца дня и уйти с долгожданным телефонным номером. Лицо Фран со временем померкнет, мои чувства к ней – тоже, я как бы вернусь с холода. Или сойду с ума; это станет ясно довольно скоро.

Сидя по-турецки на газоне, Майлз теперь рассказывал печальные истории гибели королей, а я слушал, подставив лицо солнцу. Цитировать Шекспира я не мог, но загорать у меня получалось неплохо.

На мое лицо упала какая-то прохладная тень.

– Чарли, можно тебя на пару слов?

Оказывается, я уснул. Остальные разбрелись кто куда, и теперь надо мной склонились Алина с Айвором, как детективы, увидевшие на пляже мертвое тело.

– Конечно. – В сумеречном состоянии я вскочил и застыл между ними, чувствуя, как спину холодит пот. Меня повели к особняку; они просмотрели мои документы, определили, что все бумаги поддельные, и теперь мне грозил расстрел на краю утеса.

– Ну, сегодня потрудились на славу, – заговорил Айвор, только я не понял, какая именно часть моих трудов удалась. Когда я, как опавший лист, валялся на солнце? Или сжимался до микроскопических размеров?

– Мы хотели ознакомить тебя вот с этим. – Алина протянула мне какую-то распечатку в спиральном переплете. – У нас в работе этот текст. Пьеса, конечно, тебе известна.

Я помотал головой и одновременно покивал.

– На понедельник назначена читка. Волноваться не стоит, мы не ожидаем безупречного прочтения…

– …но будем очень рады, если ты присмотришься к персонажу по имени Самсон, – подхватил Айвор. – Он из числа сторонников Капулетти.

– Парень достаточно легкомысленный, – сказала Алина.

– Но зато не скучный,

– Сыплет рискованными шуточками.

– Он, можно сказать, открывает пьесу.

– Примерься к нему.

– Мы на тебя не давим.

Положение складывалось в мою пользу: спасибо, но я больше не приду, это не мое . Однако во взгляде Айвора читалась такая надежда, а на лице Алины – такое напряженное ожидание, что я опять – причем не в последний раз – упустил подвернувшуюся возможность. Я кивнул – о’кей, без проблем – и всю вторую половину дня пахал, как электровеник.

К вечеру я совершенно выдохся, измучился от неожиданных болей в разных частях тела, насквозь пропылился, семеня и ползая, но ни на шаг не приблизился к получению заветного телефонного номера или хотя бы к обмену краткими фразами. По всей видимости, Фран меня избегала, и, пока вся труппа стояла обнявшись, я собрал свои вещички и остатки гордости.

– Всем хорошего отдыха на выходных, люди! – прокричал Айвор. – Но помните: понедельник – день Шекспира. Будем вгрызаться в текст, будем глубоко копать. Сбор в оранжерее ровно в девять. Но помните: никакой актерской игры! Только чтение, только чтение…

Мой велосипед лежал там, где был брошен, – под старыми тисовыми деревьями, обрамлявшими подъездную дорогу. Распечатку я спрятал там же, только с другой стороны ствола, в качестве заявления об уходе, и сел на велик, чтобы умчаться оттуда подальше, но под колесами заскользил гравий, и я в завершающем акте самоунижения грохнулся на землю. У меня за спиной раздались аплодисменты и смех. «Козлы, выпендрежники», – пробормотал я себе под нос и, повернувшись, увидел, что ко мне торопливо приближается Фран.

– Погоди.

– А, привет.

– Ты вот это забыл.

Выброшенный текст.

– Да, точно. Спасибо.

– Надеюсь, это случайность. – Она протянула мне свою находку, словно это был контракт на подпись.

– Да, я, наверно… – Повертев головой направо и налево, оттягивая момент вручения мне скрепленных спиралью листов.

– За мной каждый вечер заезжает отец – он будет ждать внизу, в конце этой тропы. То есть если тебя это не останавливает. Если ты не очень торопишься…

Вдоль подъездной дороги, которая, между прочим, оказалась длинной, мы шагали молча. Дальше путь лежал по тенистой тропе в сторону шоссе, а у меня в голове по-прежнему звучал один-единственный голос, который твердил: сосредоточься, это важно, сосредоточься.

– Жаль, что сегодня не удалось потрепаться, – заговорила она.

– Да, не до того было.

Мы топали дальше.

– Я подумал, ты меня избегаешь, – сказал я.

– Нет, что ты! Я пару раз обошла кругами, но ты все время изображал кота, поэтому… – Тут она засмеялась и, на мой взгляд, слишком долго не умолкала, а потом убрала волосы за ухо.

– Ну извини.

– Если честно, мне показалось, это ты меня избегаешь.

– Бог с тобой! – Кто бы мог подумать, что моя нелюдимость может быть истолкована как нелюдимость. – Просто мне тут малость непривычно.