Цруя Шалев - Боль

– Помоги мне встать, Омер, – попросила она, и он подошел к ней, все еще усмехаясь, протянул крепкую, тонкую руку, и вот уже удалось встать, хоть и опираясь на стену. Нет, она не сдастся. Она выйдет из дома, она дойдет до машины, она поедет в школу, она эффективно проведет все совещания, встречи, собеседования с новыми учителями, примет инспектора, останется, чтобы проверить, что происходит в группе продленного дня, ответит на имейлы и скопившиеся телефонные сообщения, и только на обратном пути, вечером, когда будет ехать обратно со сжатыми от боли зубами, она позволит себе задуматься о том, что Микки так и остался сидеть на кухонном стуле у двери, обхватив голову руками, даже когда она вышла, точнее, сбежала оттуда, будто сдав боль на его попечение, и сидел там, словно это ему размозжило таз, словно это его жизнь прервалась тем утром, ровно десять лет назад.

По дороге домой, посреди десятков медленно ползущих машин, она вспоминала, как он, тяжело дыша, подошел к ее койке в отделении травматологии. Он был не первым, кто к ней пришел, его опередили едва знакомые люди, как только стало известно о произошедшем. Посетители-утешители появлялись в обратном порядке – от самых чужих до самых близких – семилетнего Омера и одиннадцатилетней Альмы; детей привела ее подруга Дафна за минуту до того, как Ирис повезли в операционную. И только увидев, что они идут к ней, она с содроганием вспомнила, что именно им-то она и забыла позвонить. Ей удалось отправить сообщение на сотовый Микки и на домашний матери, нажимая на кнопки кровоточащими пальцами и обтирая кровь краем блузки, и только позвонить детям в школу она забыла. Истинная правда состояла в том, что на все прошедшие часы, пока она не увидела, как они опасливо, держась за руки, приближаются к ее постели, она начисто забыла об их существовании, забыла, что женщина, которая мгновение парила над горящей улицей, пока не рухнула на асфальт, – мать двоих детей.

В первый момент она их даже не узнала. Какая-то странная пара направляется к ней: рослый мальчик и крошечная девочка. Он светловолосый, она темная, он возбужденный, она притихшая. И эти две противоположности идут медленно и серьезно, словно собираясь возложить невидимый венок на ее могилу, а ей хочется от них убежать, но она прикована к постели и потому просто закрывает глаза и не смотрит на них, пока не слышит, как они блеют на два голоса: «Мама!» И ей приходится немедленно собраться с силами и взять себя в руки.

«Мне страшно повезло, – пропела она им, – могло быть гораздо хуже».

«Вы вполне можете показать им, что вам нелегко, – позже сказал ей один из врачей. – Не нужно притворяться, позвольте им вам помочь, так вы и их научите справляться с их собственными трудностями». Но она не могла обнаружить перед ними свою слабость и оттого в течение нескольких месяцев, пока не поправилась, просто не выносила их присутствия.

Она помнила, как Альма, хладнокровно, почти равнодушно, словно отмечая очевидный факт, заявила: «Это все из-за Омера. Если бы он не прятался в ванной, мы вышли бы раньше, и тебя бы там вообще не было, когда взорвался автобус». А Омер начал вопить, бесясь и пиная свою сестру: «Неправда! Все из-за тебя! Все из-за того, что ты хотела, чтобы мама сделала тебе мальвинку!» А когда Микки попытался удержать его и успокоить, ребенок внезапно указал на него и с недоброжелательностью, которая постоянно присутствовала в их отношениях с отцом, выкрикнул: «Все из-за тебя!»

Вполне возможно, что они и дальше продолжали бы обвинять друг друга, как будто речь шла о чем-то, происходившем в узком семейном кругу, а не о теракте, спланированном и осуществленном людьми, вообще не имевшими представления об их маленькой дружной семье, но ее уже увезли навстречу тому страшному провалу – долгим часам операции и всему тому, что за ней последовало: месяцам реабилитации и медленного выздоровления, и новой должности, ожидавшей ее в конце этого пути словно своего рода награда. Она знала: находились и такие, кто говорил, что, если бы не это ранение, то ее в таком возрасте не назначили бы директором школы, – да она и сама иногда об этом задумывалась. Но огромная нагрузка не оставляла ей времени на пустые раздумья. Без них прошло целых десять лет, и вот теперь, паркуясь и нетвердой походкой идя, она чувствовала, что только сейчас приходит в сознание после той, десятилетней давности, операции и только теперь может всерьез задуматься над вопросом, поднятым в то время ее детьми, и даже вполне набралась опыта для того, чтобы наконец определить, кто же на самом деле виноват.

Лифт, который открывался прямо в гостиную, придавал ей отчужденность лестничной клетки, делая каждое возвращение домой сродни выходу на сцену. Вот и в тот вечер, когда двери из нержавеющей стали раздвинулись и она вошла в свою квартиру, то на мгновение сама себе показалась гостьей, незваной гостьей, которая перепутала день или время дня – ведь никто ее тут не ждет – и в смущении осматривает просторную гостиную. Они перебрались подальше от центра города ради нескольких дополнительных квадратных метров, отдельных комнат для каждого ребенка и большой спальни с уголком для работы в самом заурядном многоквартирном доме – несимпатичной новостройке. Теперь каждый получил возможность уединиться, зато обжить общее пространство они так и не смогли. И вот теперь, оглядывая гостиную – большой диван, маленький диван, два кресла и кофейный столик посередине, окна, словно затягивающие внутрь квартиры городской пейзаж со следами вечной пыли из пустыни, чистую светлую кухню, две кастрюли на вылизанной до блеска плите, – она на мгновение усомнилась: действительно ли в этом доме живут настоящие люди: собственная квартира внезапно показалась ей необитаемой – в ней отсутствовало главное.

Вопросы дизайна ни ее, ни Микки никогда не занимали – лишь бы было приятно и удобно, не раздражало глаз. Возвращались оба поздно, а после ужина с детьми она еще часами сидела перед компьютером, писала учителям, родителям, разруливала конфликты, назначала встречи и совещания, готовила свое еженедельное послание, так что ни покрытие пола, ни обивка мебели ни на что не влияли – главное, чтобы было где вытянуться усталому телу.

Дверь в комнату Омера открылась, Ирис уже приготовила ему напряженную улыбку, но вместо него появилась тонкая рыжеволосая девушка в обтягивающей майке и крошечных трусиках. Она неловко проскользнула в туалет, и Ирис посмотрела на ее узкие бедра со вздохом облегчения. Так много всяческих опасений сопровождало взросление Омера, но, кажется, все они оказались напрасными, и эта девушка – еще одно тому подтверждение. Когда она появилась снова, Ирис попыталась разглядеть занавешенное длинными волосами лицо. Видела ли она ее раньше? В последние месяцы, будя сына по утрам, она порой наблюдала, что в его постели материализовалась девушка – хотя собственными глазами видела, что спать он шел один. Можно подумать, по ночам они сами от него отпочковываются.