Цруя Шалев - Боль

Разыскивал ли он ее, пытался ли когда-нибудь найти? Сегодня найти человека так легко! Двадцать или тридцать лет назад это было сложнее, но, конечно, если бы он по-настоящему хотел, то нашел бы. Скорее всего, он встретил другую женщину, которая ничем не напоминала ему о том несчастном юнце, и в конечном итоге вернулся с ней вместе в мир больных, но уже не беспомощным сиротой, но тем, кто был способен помочь, и тем самым, наверное, закрыл свой гештальт.

Ну, а она? Был ли и у нее шанс извлечь хоть какой-то позитив из страданий, превратить слабость в силу, несчастье в успех? Дала ли она сама себе такой шанс? В принципе да, даже мать ее поначалу расхваливала (естественно, в наименее подходящих для этого ситуациях):

– Я уже думала, этот паршивец окончательно разрушил твою жизнь. Я вообще не представляла себе, что у тебя будет семья, будет карьера. Ты хоть имеешь представление, что из него вышло? – спрашивала она, совершенно игнорируя ее нескрываемое нежелание беседовать на эту тему, и Ирис холодно отвечала:

– Не знаю и не хочу знать. У меня с того времени никого не осталось.

– Да как же? – не унималась мать. – У тебя были такие хорошие подруги. Дина, например. Что с ней?

– Я понятия не имею, мама. Почему это тебе так важно?

Конечно, она понимала почему. Те годы были важны для матери, потому что она тогда участвовала в жизни дочери и оттого помнила лучше Ирис всех ее подруг, гостивших с ночевкой, их родителей, школьных учителей. Она любила напоминать дочери о знаменательных, на ее взгляд, событиях – большей частью глупых, вызывающих неловкость эпизодах – и с воодушевлением рассказывала о случайных встречах, вытаскивая из сумки мятую записку с переданным для нее номером телефона.

– Наама будет очень рада, если ты позвонишь, я ей тоже дала твой номер, – с упоением сообщала мать, хотя Ирис столько раз просила ее не передавать ей голоса из прошлого. Она невольно поймала себя на том, что радуется несчастью матери, чей мозг стремительно распадался и уже не мог подстраивать для нее такие ловушки. Но в то же время хотелось сказать ей, пусть даже она уже не поймет: «Я видела его, мама, увидела, что из него вышло». И когда Микки выключил двигатель на парковке у дома, она сказала:

– Знаешь что, раз уж я в машине, надо бы мне заскочить к маме, я не была у нее две недели.

– Ты уверена, что сможешь вести машину? – удивился он, как будто она воскресла из мертвых, и тут же предложил: – Я поеду с тобой.

Он снова завел мотор. Но Микки там будет совершенно лишним – ведь ей нужно посекретничать со своей матерью, снова стать девочкой, у которой есть тайна, и она готова раскрыть ее только маме, даже если она больше не способна понять, что ей говорят.

– Нет, я справлюсь, – ответила она, вылезая из машины и обходя ее, медленно, шаг за шагом, опираясь руками на горячую жесть, пока не оказалась перед его дверцей.

Он вышел, как всегда ворча:

– Нет, мне тебя никогда не понять! – И с облегчением добавил: – Вроде ты уже приходишь в себя, хорошо, что мы не заплатили сумасшедшую сумму за специалиста!

Но вот что она сделала через минуту-другую после того, как он скрылся в лифте: набрала номер больницы и попыталась записаться на прием к заведующему отделением – платный, жутко дорогой, на начало следующего месяца, к доктору Эйтану Розену.

– Доктор Розен больше не принимает новых пациентов, – металлическим голосом сообщила регистраторша, и Ирис услышала собственные слова:

– На самом деле я не новая пациентка, я его первая пациентка, то есть, в сущности, вторая, после его матери.

Регистраторша, проигнорировав интимную информацию, спросила:

– Номер вашего удостоверения личности? Вы у него не записаны.

Но Ирис настаивала:

– Он осмотрел меня час назад, просто информация еще не занесена в ваш компьютер.

Но, убедив, наконец, регистраторшу, Ирис уже сама стала сомневаться. Нет, она не вернется туда в начале следующего месяца, она никогда туда не вернется. Она больше не влюбленная девочка, она занятая женщина с насыщенной, даже слишком насыщенной жизнью. Телефон ломится от сообщений, почтовый ящик – от имейлов, которые она не успевает даже прочесть, сотни людей ждут ее выздоровления, сотни проблем – ее решений. Сегодня вечером она примет мощные обезболивающие, которые ей прописали, и снова начнет вести привычную жизнь, не оглядываясь назад. Огонь давно погас, даже если детектор дыма все еще продолжает звенеть.

В очередной раз она удивилась, когда дверь дома ее матери открыл мужчина – дверь того самого дома, куда нога чужого мужчины не ступала со дня смерти ее отца в войне Судного дня, дома женщины, которая после гибели мужа отвергла любые попытки найти ему замену, и вовсе не из-за ее любви к нему или глубокой преданности его памяти, но из какой-то экзистенциальной ярости и глубокого презрения ко всему тому, что может предложить эта жизнь. И вот в конце своих дней она вынуждена иметь дело с мужчиной, на которого она бы и не посмотрела – приземистым и вечно улыбающимся, с отвислым животом и черными усиками над мясистыми губами, немилосердно коверкавшими что английский, что иврит. Как только это терпела мать, которая всегда следила за чистотой и точностью речи и не прекращала поправлять их, даже когда они выросли.

Наконец-то ты нашла себе партию, мама, думала Ирис, стоя перед ним. Ты так привередничала, никто тебя не устраивал после папы, который и сам-то не вполне тебе подходил, после его смерти ты только и делала, что его обвиняла. Быть может, это наша горькая месть тебе за твою гордость и упрямство.

С другой стороны, напомнила она себе, сколько приводили сиделок – мать всех выгнала, пока один из ее братьев не предложил попробовать мужчину, и, ко всеобщему удивлению, эта безнадежная затея удалась: мать привязалась к преданному и доброму Прашанту так, как никогда ни к кому не привязывалась.

– Ого, мама грустный, ты не приходить! – заявил он с порога. – Сейчас обрадовался мама, Ирис пришел!

Ей трудно удержаться, чтобы не поправить его:

– Ирис пришла, Прашант, мама обрадовалась, мама – женщина, а не мужчина.

Но, возможно, в его словах есть доля правды, думала она, приближаясь к матери, сидевшей в гостиной перед телевизором, который показывал без звука индийский фильм. Несомненно, она выглядит совершенно как мужчина, с короткими седыми волосами, сухощавой фигурой, плоской грудью. Мама всегда была немного мужеподобной, а в старости, когда годы размывают такие различия, мужское начало восторжествовало в ней над женским. «Ну а я? – Она украдкой глянула в зеркало в прихожей. – Он ведь и ко мне обращается в мужском роде». Ее бледное отражение посмотрело на нее неодобрительно, годы пренебрежения внешностью оставили свой след, но еще не слишком поздно, еще можно отрастить и покрасить волосы, похудеть, сделать макияж, подчеркнуть большие светлые глаза, которые она унаследовала от отца, так непохожие на узенькие карие глазки, которые вперились в нее сейчас.