Алекс Капю - Королевские дети. Жизнь хороша (сборник)

Через полчаса он проснулся оттого, что у него затекли ступни, и их покалывали мурашки. Он со стоном опустил ноги на пол. От этого проснулась и Тина.

– Ты не спишь?

– Нет.

– Который час?

– Четверть третьего. Тебе не холодно?

– Терпимо. Вот только разве что темно.

– Нас опять занесло снегом.

– Хорошо, что у тебя светящиеся стрелки на часах, а то бы мы не знали, открыты у нас глаза или закрыты.

Тина снова включила снегоочистители ветрового стекла, и опять снаружи через стекло проникло немного света.

– И ещё эта тишина, когда ты не рассказываешь. Как будто мало одной темноты. Чёрная ночь и могильная тишина, словно мы умерли.

– Тебе кажется, здесь наверху тихо?

– Ужасно. А тебе нет?

– Да здесь же этот постоянный шорох.

– Какой ещё шорох?

– Ну ты прислушайся.

– Я ничего не слышу.

– Это шуршание. Шелест долины. В горах каждая долина имеет свой основной тон на одной только ей свойственной неповторимой частоте, которую ни с чем не спутаешь, как отпечатки пальцев.

– Надо же, – сказала Тина. – На одной только ей свойственной частоте?

– Он всегда присутствует, даже если в большинстве долин его перекрывает шорох ветра, шум уличного движения или гидроаккумулирующей электростанции. Собаки и кошки слышат его круглосуточно и вынуждены с этим жить, но мы, люди, воспринимаем его лишь в каких-то необычайных ситуациях. Например, в моменты огромного уединения. Или поздно вечером. Или в одиноком странствии на большой высоте.

– Да чепуха всё это, нет здесь никакого шороха. И если и есть, то его поглощает снег. Снег поглощает здесь, наверху, всё. Сначала он поглотил мир, потом тебя и меня, а теперь уже и свет, и звук. Ни света, ни звука, чёрная ночь и могильный покой.

– А я слышу шорох.

– Это шум твоей собственной крови, на её неповторимой частоте. Или мерцание твоего софта между барабанными перепонками и спинным мозгом.

– Это ты хорошо завернула.

– Спасибо.

– А как там сейчас у тебя между барабанными перепонками и спинным мозгом? Тоже, поди, немного мерцает?

– У меня царит кристальная тишина, спасибо за заботу.

– Рад слышать. Мне как раз почудилось, что у тебя немного замерцало. Мне продолжить рассказ?

– С удовольствием послушаю. Я что-нибудь пропустила, пока спала?

– А что ты помнишь как последнее?

– Принцессу. Глупого короля в его одряхлевшем старом дворце. Кукольное крестьянское подворье в Монтрёе.

– А фрайбуржских коров?

– А что с ними?

– У принцессы на подворье есть фрайбуржские коровы. Теперь она хочет заполучить и фрайбуржского пастуха, подходящего для этих коров.

– И что?

– Теперь мы вернёмся назад в Грюйэр. Там однажды ранним ноябрьским утром 1787 года появился незнакомый солдат и прошёлся по городку. Он бросался горожанам в глаза своей красно-белой униформой капрала, люди начали перешёптываться. Кто-нибудь его знает? Никогда не видели. Если бы он был из здешних, его бы знали, так что он явно не местный. Сабля на левом боку, туго набитый кошель на правом, нашивки капрала на рукавах, золотые пуговицы на мундире, чёрные надраенные сапоги, треуголка.

У него была расслабленная поступь солдата и меланхолический взгляд старого вояки, и он осматривал город совсем не так, как это делал бы любопытный приезжий, а как человек, который вспоминает старые времена. Он обстоятельно оглядел церковь и пустую торговую площадь, потом сел под старой облетевшей липой на скамью, вытянул ноги и стал греться на солнце. Ноябрь был необыкновенно мягкий, уже несколько дней подряд с гор дули по-весеннему тёплые ветры; крестьяне на полях уже беспокоились, как бы вишни не распустились ещё раз накануне зимы.

И откуда взялся этот солдат? Чего ему здесь надо? Когда церковный колокол пробил полдень, он встал, зевнул, подтянулся и направился через площадь в харчевню «Удостоенный шпаги». Там он съел говяжье жаркое и картофельные оладьи с красной капустой, запивая всё это кувшином яблочного вина. После этого он вернулся назад на скамью под липой и просидел там ещё часа два. Выглядело это так, будто он кого-то поджидал. Но кого? Даст бог, он скоро снова уйдёт, от солдат не приходится ждать ничего хорошего. Иногда от них бывает выгода, особенно когда они являются в большом числе. Но неприятности они приносят всегда, хоть поодиночке, хоть толпой.

Когда солнце закатилось за крышу дома, солдат поднялся, пересёк торговую площадь и зашагал по главной улице. Он одобрительно разглядывал лавки слева и справа, но не вошёл ни в один магазин. Наконец он дошёл до отеля «Корона», толкнул дверь и зарегистрировался в журнале постояльцев как Жак Боссон. Это имя он носил уже восемь лет. Сразу же в день своего поступления на службу в Шербуре он понял, что французам никогда не выговорить его немецкую фамилию.

Три дня спустя был базарный день, крестьяне приехали на рыночную площадь со своими тележками овощей. По-прежнему стояло весеннее тепло. Мария Магнин приехала в городок со своей тележкой ещё на рассвете. Она полировала овощи и фрукты, аккуратно раскладывая их, пересчитывала мелочь в кассе и заранее отложила деньги для сборщика платы за торговое место. Потом она направилась к прилавку своей соседки, чтобы выпить с ней чашку чая.

И тут солдат подошёл к её торговому месту. Мария заметила его. Медленно отставила свою чашку. Другие торговцы тоже увидели солдата. И горожанки со своими корзинками для покупок тоже. Все взгляды были устремлены на солдата, который стоял перед прилавком Марии. Мария поднялась и вернулась к своему стенду.

Она поздоровалась с солдатом и спросила его, чего бы он хотел.

– Фруктов, – сказал он. – Или овощей.

– Вот, пожалуйста, – сказала Мария, – всё на виду.

– А всё ли свежее? – спросил солдат.

– Свежее как в первый день, – отвечает Мария.

– Это очень хорошо, – сказал он. Это его очень радует, сказал. Она даже представить себе не может, сказал он, как сильно это его радует.

Мария спросила, в какой валюте господин собирается платить.

– В дукатах, – сказал солдат, – в твёрдых, надёжных золотых дукатах. Они не износились и сохраняют свою полную ценность. На всю жизнь.

Она охотно ему верит, сказала Мария, очень даже охотно верит.

Она видит, как солдат покраснел. Она тоже разрумянилась.

Он сказал, что хотел бы фунт яблок.

– Сорта «боскоп»? – уточнила она.

Солдат кивнул. Мария кладёт на весы три яблока и весовой камень, потом протягивает ему эти яблоки. Солдат суёт их в карман и достаёт из своей мошны монету. Она протягивает ему свою раскрытую ладонь, он протягивает ей монету. Но в последний момент зажимает монету между пальцами и кладёт ей на ладонь свою зажатую горсть. Она крепко стискивает её. Лишь на одну секунду они оба замирают в этом первом своём касании после восьми лет, потом он разжимает горсть, и монета скользит ей в ладонь.